Читать книгу "Если бы мы были злодеями - М. Л. Рио"

– «Забавна глупость людская! Чуть случится с нами беда – хоть бы и по нашей собственной вине! – мы тотчас спешим свалить ее на солнце, луну и звезды, как будто мы были бездельниками по закону судьбы, дураками – по небесному велению, ворами от действия сфер, пьяницами – по влиянию планет на существо наше».

Он поднял глаза к «небу», сжал кулак и погрозил звездам. Смех сорвался с его губ и зазвенел в моих ушах, дерзкий и беззастенчивый. Джеймс поднял палец, указывая на одно созвездие из сотни, и заговорил более задумчиво:

– «Нет, думается мне: хотя бы самая целомудренная звезда поглядывала на мое рождение, все-таки остался бы я незаконным сыном».

Он снова рассмеялся, но на этот раз смех был горек. Я переступил с ноги на ногу, и волосы у меня на затылке встали дыбом.

– «Эдгар…» – произнес он.

Теперь он колебался, то ли сомневаясь, что я появлюсь на подмостках, то ли по каким-то иным причинам, – я не знал. И я шагнул в голубое море нашего звездного мира. Джеймс увидел меня, испугался, но тотчас опомнился, прошипев последние слова в сторону зрителей, сидящих в первом ряду.

– «А вот и он, как развязка в старой комедии. Да-да, эти знамения пророчат нам раздоры – какая нелепость!»

– «Как поживаешь, брат Эдмунд? О чем ты так задумался?» – спросил я второй раз за последние восемнадцать часов.

Мы продвигались по тому же самому диалогу, что и прошлой ночью – отрывисто, шаг за шагом. Лицо Джеймса напоминало маску. Он произносил свои реплики хладнокровно, как и всегда, не обращая внимания на мою искаженную физиономию. Дикий гнев грозил разорвать меня пополам всякий раз, как я смотрел на него: мои руки дрожали, когда я выплевывал изо рта слова, которые звучали необычайно жестко и яростно:

– «Верно, какой-нибудь плут наговорил на меня».

Джеймс помедлил и загадочно взглянул на меня. На долю секунды я увидел темное прошлое Эдмунда.

– «Сам я боюсь этого», – неторопливо произнес он, переходя на этот шелковый, убедительный, протяжный говор.

Я забыл свою хореографию и застыл на месте, отвечая плоско и автоматически.

Он снова принялся говорить. Когда он замолчал, я бросил:

– «Когда ж я узнаю что-нибудь?»

Он моргнул, и его уверенность пошатнулась.

– «Положись на меня», – вымолвил он с обезоруживающей серьезностью.

Я уставился на него, ожидая слишком долго, пока он вновь не вынужден был взглянуть сквозь Эдгара и обнаружить меня. Узнавание мелькнуло в его взоре, а вместе с ним – искра страха. Я развернулся, чтобы уйти, и, пока я направлялся к кулисам, услышал, как он заговорил – гораздо тише, опустив первую часть своей реплики:

– «Брат мой прям по сердцу:

Так далека от зла его душа,

Что и предвидеть зла в нем нет уменья.

Над этой глупой честностью нетрудно

Торжествовать. Теперь мне ясно дело».

Его бравада вдруг прозвучала фальшиво. Он знал, что я знаю. На тот момент этого было достаточно.

И пьеса продолжилась – с запинками, но продолжилась.

Сцена 5

Я потратил впустую порядка десяти сцен, ожидая в гримерке Джеймса. Он так и не появился, но я знал, что лучше не искать его сейчас. То противостояние, на которое мы были обречены, не могло ограничиться переходами и дорожками за кулисами. Антракт являлся наилучшим шансом. Когда последняя сцена третьего акта приблизилась к бурной кульминации, я выбрался из кресла и шагнул в коридор, надеясь поймать его раньше, чем он ускользнет.

В коридоре было пусто, тускло горел желтоватый «осенний» свет. Я посмотрел в одну сторону, в другую… и заметил Мередит. Она шла с опущенной головой в противоположном конце коридора. Я, не видевший ее после ночного разговора в саду, застыл как вкопанный. Она напоминала греческую принцессу, одетую в бледно-голубой шифон и вуаль, с зеленой лентой на лбу и свободно ниспадающими на спину локонами. Я пришел в себя и кинулся к ней, не зная, когда в следующий раз застану ее одну или что случится дальше. Звук моих шагов заставил ее поднять голову, и удивление мелькнуло на ее лице прежде, чем я поймал ее и поцеловал так страстно, как только осмелился. Я на мгновение спрятал лицо у нее в волосах, позволил их мягкому аромату наполнить мои легкие, а затем откинулся ровно настолько, чтобы видеть ее глаза.

– А это еще зачем? – спросила она, слегка задыхаясь.

– Ты прекрасна, – сказал я, цепляясь за ткань ее одежды, чтобы удержать рядом.

Она вспыхнула, и меня охватил радостный трепет – неожиданный, необъяснимый, учитывая все остальные обстоятельства этого вечера. Но он быстро погас, как пламя свечи, – задутый сомнением.

– Где ты была прошлой ночью?

Она отвела взгляд.

– Я просто… мне нужно было сходить кое-куда.

– Не понимаю.

– Я расскажу тебе. – Она разгладила рубашку у меня на груди. – Сегодня. Позже.

– Ладно, – ответил я, невольно задаваясь вопросом, когда наступит этот момент. И даже будет ли это «позже». Все казалось неопределенным.

– О’кей, – согласился я.

– Я должна идти.

Она зачесала мне волосы со лба: милый жест приязни – с некоторых пор привычный и всегда желанный. Но я вздрогнул, колени вдруг подогнулись от беспокойства и дурных предчувствий.

– Мередит! – окликнул ее я.

Мередит помедлила: она находилась у двери в женскую гримерку.

– В тот день, на занятии… – Мне не хотелось продолжать, но я не мог остановиться. – Не целуй больше Джеймса так.

Она уставилась на меня в полном недоумении, и черты ее лица стали жестче.

– Кого ревнуешь? – спросила она. – Меня или его?

Ее губы изогнулись, будто она собиралась расплакаться. Затем Мередит распахнула дверь и вошла внутрь.

Когда дверь за ней закрылась, я почувствовал ком в горле. Чего я вообще хотел добиться? Защитить ее, предупредить, что? Я врезал по стене раскрытой ладонью, и руку пронзило болью.

«Позже». Да, надо подождать.

Третий акт подходил к концу. Я слышал в динамиках, как задыхается Колин:

– «Тяжело мне! Прочь уйдем,

Прочь эту тварь слепую! На навоз

Его вы бросьте. Кровь идет, и сильно,

Не вовремя я ранен. Дай мне руку»[100].

Слуги начали спорить, как только Филиппа помогла ему отойти в сторону. Я подошел к левой кулисе и замер в ожидании, прислонившись спиной к стене. Зрители встали, сперва аплодируя слабо, потом – все с большим и большим жаром, потрясенные монологом Глостера.