Читать книгу "Мир миров - Павел Майка"

– Мой корабль – это я, – прокричал этот страшный ребенок, который внезапно вскочил на борт дирижабля на летающем волке, когда они уже должны были обстрелять лагерь, не беспокоясь о том, попадут они в своих или во врагов. Допустимые потери были включены в бюджет поездки. Если бы Брык доставил в Революцию груз с дирижабля, ему простили бы всё. – Это заняло некоторое время, но теперь корабль снова беспрекословно слушается меня.

– Мелкий, я могу многое тебе предложить, – попробовал поторговаться Брык. – Там, куда мы направляемся, ты бы стал воздушным адмиралом. Правил бы целым флотом таких дирижаблей!

– У меня уже есть ваш. – Ребенок показал ему язык, отвернулся и ушел. Вот так просто?

– Здравствуй, пятый, – сказал кто-то, кто встал на его месте. – Мне ты тоже многое можешь предложить?

Он!

Брык не боялся примет, как Якубовский. Он не верил в хранителей космического порядка и предназначение. Ведь он раз за разом его нарушал. Поэтому он не впал в панику, старательно прицелился и выстрелил. Но тот дьявол двигался слишком быстро, быстрее, чем обычный человек.

Что ж, Брык много чего умел, он выучился на комиссара, овладел определенными навыками.

Когда он опустошил магазин и, притворяясь злым и напуганным, отбросил пистолет в тень, он подождал, пока Кутшеба окажется возле него, а потом превратил ладони в когти и ударил, целясь в живот. Обычного человека он разорвал бы на куски, но Кутшеба смог как-то избежать удара и пырнуть его ножом. Лезвие прошлось по ребрам, разрезая защищающую их чешую. Брык взвизгнул, но не отступил, он уже разворачивался, вкладывая всю силу во второй удар, который должен был достать этого засранца. Его уже ничто не могло спасти.

Ничего, кроме странной, наполовину призрачной, но быстро материализующейся черной руки, которая неожиданно выросла из бока Кутшебы, перехватила руку Брыка и, выкручивая ее, опрокинула старшего комиссара на пол.

Кто-то пискнул из темноты, из угла, где не было ничего, кроме прикрытой тряпкой картины. Одна из них зашевелилась, и тотчас из-под ткани выглянули большие нарисованные глаза. Словно живые. Брык нервно рассмеялся. Неужели он так испугался, что воображение начало выкидывать такие фокусы? Кто был здесь, кроме Кутшебы и его проклятой мары?

– Послушай. – Брык поднял руку, чтобы показать, что прячет когти. При необходимости они появлялись в течение миллисекунды. – Я не знаю, что мы тебе сделали, наверное, что-то плохое. Но прошло столько лет, всё изменилось!

– Значит, ты все-таки хочешь мне что-то предложить.

– Ты не понимаешь. Мы с Якубовским проникли в сердце Революции. Ты думаешь, я ей служу? Я изучаю её, ищу новые пути влияния. И когда-нибудь приберу к рукам всю власть над ней. Понимаешь? Мы взорвем пирамиду Отцов Революции и изменим эту страну. Мы закончим войну. Польша будет в безопасности.

– Какие вы прям святые.

– Нет. Послушай, мы были дураками и мерзавцами, наделали много бед. Но ты нас пробудил. От страха перед тобой мы начали думать и действовать иначе. Мы ищем искупления, понимаешь? Мы изменились, Якубовский и я. Мы можем спасти миллионы людей. Я знаю, что это не вернет твоих родных, но подумай об остальных людях, которые не должны умереть. О лучшем будущем!

«Лжет! – просипела мара. Близость к жертве лишала её чувств. – Он скажет всё, чтобы ты не убивал его!»

– Может, ты прав, – тихо сказал Кутшеба, к ужасу своей демоницы. – Может, ты на самом деле изменился. Мир изменился – это правда.

– Вот видишь! Всё это зло может еще принести хорошие плоды.

– Может, и так. Вот только, видишь ли, в этом изменчивом мире не изменился я.

Эпилог

Июль 1972 года по старому календарю, пятьдесят седьмой год Предела, двадцатый год Мира, Дикие Поля, руины Пристани Царьград

Они похоронили жителей града в общей могиле, над которой насыпали большой курган. Там почили вместе люди и демоны, а с ними со всеми – останки графа и его дочери. Покалеченный, однорукий леший плакал, когда Новаковский произносил прощальную речь. Он вытирал слезы шапкой, на которой уже не было ни красной звезды, ни черного черепа. Земли Ростовых не принадлежали уже воскресшей России.

– Кощей, вероятно, мог бы их воскресить, – вспомнил Новаковский.

– А зачем? Они и так живут, – сказал Кутшеба. – В собственном раю, в котором должны навести порядок.

Граф, который нашел свое место в уцелевших картинах, предложил ему руку дочери, чтобы он просто принял фамилию и титул Ростовых. Он отчаянно искал преемника. Кутшеба вежливо, но решительно отказался. Куда более трудный разговор предстоял ему с Ольгой. Девушка на портрете выглядела моложе, чем настоящая графиня, потому что обезумевший художник написал ее годом ранее, но смерть не изменила её как-то существенно, чего опасался Кутшеба. Может, нарисованные люди не помнили умирания, а только осознавали смерть как факт, потому что просыпались на портретах лишь тогда, когда умирали в материальном мире? Нарисованная Ольга не переживала о потерянной рано молодости, что не означало, что она не грустила.

– Я знаю… какая вам польза от такой нарисованной жены, – всхлипнула она. – Вы даже не знаете, как я люблю вас, но кому нужна такая любовь… Но я бы любила вас, даже если бы вы нашли себе настоящую женщину! Я бы это поняла!

– Ольга, если бы я только мог, я с радостью взял бы вас в жены. Но это невозможно.

– Я знаю. Нарисованная жена…

– Ольга, я уже женат на другой. – Мара замурлыкала от удовольствия, даже если понимала, что совсем не о ней идет речь. – Я не могу остаться здесь. Однако я прошу вас защищать моих друзей и помогать им.

Они поехали в Краков без Шулера, Ванды, Крушигора и Сары, без Грабинского и Евгения. Достаточно было того, что Ванда сказала: «Здесь должен быть наш дом», когда они стояли перед полуразрушенной стеной града, к которой мрачно прижимались не до конца сгоревшие избы. И вся группа приняла единогласное решение, даже не советуясь друг с другом. Потом они приходили поговорить об этом с Кутшебой. Уже каждый отдельно.

– Мне уже немного осталось, – Грабинский говорил тихо, чтобы не разбудить сову у себя на плече. – Думаю, это хорошее место, чтобы провести остаток лет, Мирек.

Кутшеба мог спросить его о многом. О разговоре с комендантом станицы, о духах, которые каждую ночь приходили к нему во снах и которых видела всегда бодрствующая мара. Мог как бы нехотя вспомнить что-то о Двуруком, потому что именно это имя подслушала мара в его снах. Но вместо этого он просто пошутил, что старику, видимо, захотелось пожить там, где в тайных степных самогоноварнях гнали самое крепкое, а потому самое лучшее чертово молоко.

– Серьезно, самое крепкое? – удивился Грабинский. – Ой, не знаешь ты меня, Мирек, если думаешь, что даром пропадет хоть капелька!

С Шулером и Вандой они прощались дольше. Девушка уговаривала его остаться, Шулер молчал.