Читать книгу "Фурцева - Леонид Млечин"

— Вы, товарищ Симонов, кандидат в члены ЦК, не имели права допускать такую грубейшую ошибку, граничащую с идеологической провокацией!

Признаюсь, я большой поклонник Симонова, особенно его лирических стихов. Ни один другой советский писатель не сделал так много для нашей победы в Отечественной войне. Было невыносимо стыдно и больно слушать, как эта чиновная дама буквально смешала его с грязью. Повторно поднявшись на трибуну, он попросил освободить его от обязанностей главного редактора.

На это ему было сказано, что так вопрос не стоит. Если ЦК сочтет необходимым заменить Симонова, ему об этом сообщат. А сейчас редакция журнала должна сделать выводы и извлечь уроки»…

С 28 июля по 11 августа 1957 года в Москве под лозунгом «За мир и дружбу» проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, ставший огромным событием. Никогда еще не было такого широкого и практически неконтролируемого общения с иностранцами. Разнообразное начальство, привыкшее жить за железным занавесом, само было напугано и пугало других.

Накануне фестиваля Екатерина Фурцева предупреждала московских чиновников:

— Есть слухи, что завезут инфекционные заболевания. Начали проводить прививки. В то же время было четыре случая каких-то уколов в магазинах: когда девушка стояла в очереди за продуктами, подходит человек, в руку делает укол. Пострадавшие находятся в больнице, состояние их хорошее. Это делается врагами, чтобы создать панику вместо торжества… Главное, что мы недооцениваем советских людей, их патриотизм. Зимой приезжала делегация американцев, среди делегатов был корреспондент-разведчик. Гуляют по Москве и видят: пьяный идет навстречу в спецовке, сейчас же корреспондент его сфотографировал, поинтересовался, кто он такой, обратился к нему на ломаном русском языке: «Где работаете, сколько зарабатываете, вид не очень приличный, плохо, наверное, живете». На это рабочий ответил: «Живу я очень хорошо, у меня жена, семья, все обеспечены, даже на водку деньги остаются. Пойдемте ко мне в гости, я вас угощу». Тогда американец смутился. Когда наши представители пошли к этому рабочему узнать, кто он и где живет, оказалось, что он простой слесарь-ремонтник, живет на восьми метрах в полуподвальном помещении с семьей в пять человек. После этого мы ему дали квартиру. Человек в пьяном виде мог так отпарировать. Наши люди — безусловно честные, более патриотичны, чем другие нации…

Для воздействия на либерально настроенных писателей пускали в ход тяжелую артиллерию — главу партии. Сам Никита Сергеевич больше верил не в принятые постановления, а в личное общение.

Руководители страны 13 мая 1957 года встретились с членами правления Союза писателей. Известный прозаик Вениамин Александрович Каверин, автор популярнейшего романа «Два капитана», вспоминал, что Хрущев говорил два часа:

«Пересказать его речь невозможно. Она была похожа на обваливающееся здание. Между бесформенными кусками, летящими куда придется, не было никакой связи.

Начал он с заявления, что нас много, а он один. Мы написали много книг, но он не читал, потому что, „если бы он стал их читать, его бы выгнали из Центрального комитета“. Потом в середину его речи ворвалась какая-то женщина „нерусской национальности“, которая когда-то обманула его в Киеве. За женщиной последовал главный выпад против Венгрии с упоминанием, что он приказал Жукову покончить с мятежниками в три дня, а Жуков покончил в два. Вот здесь, кажется, он и перешел к „кружку Петефи“, подражая которому некоторые писатели попытались „подбить ноги“ советской литературе… Как ни бессвязна была речь Хрущева, смысл ее был совершенно ясен. „Они хотели устроить у нас 'кружок Петефи', и совершенно правильно, по-государственному, поступили те, кто ударил их по рукам“… Пахло арестами, тем более что Хрущев в своей речи сказал, что „мятежа в Венгрии не было бы, если бы своевременно посадили двух-трех горлопанов“.

Хрущев сразу отодвинул текст подготовленной ему речи:

— Эту бумагу я для вида взял. Я разрешу себе на таком авторитетном собрании выступить и сказать по некоторым вопросам без подготовки, без конспекта и тем более без предварительно подготовленной законченной речи.

Никита Сергеевич так и не смог ясно сформулировать свою позицию. Ему претили сталинские преступления, но он не в состоянии был осудить систему, которая сделала эти преступления возможными. В результате первый секретарь ЦК постоянно оправдывался относительно своего доклада на XX съезде, говорил путано и сбивчиво:

— И я, и друзья мои, с которыми я работал и работаю, мы по-детски плакали, когда были у гроба Сталина. Поэтому надо с этим считаться. И что же это, у нас были тогда слезы неискренние, когда мы плакали, когда Сталин умирал, а потом стали плевать на труп Сталина, когда его вынесли и в Мавзолей положили? Нет, товарищи, мы были искренними и сейчас искренни».

В писательской среде после смерти Сталина столкнулись два направления. Одни писатели называли себя «автоматчиками партии» (крылатое выражение поэта Николая Матвеевича Грибачева), доказывали, что писать нужно только то, чего от них ждет ЦК, и требовали от высокого начальства поддержки и привилегий. Другие доказывали, что писатель обязан правдиво отражать действительность.

Борис Николаевич Полевой, автор знаменитой «Повести о настоящем человеке» (о потерявшем ноги летчике Герое Советского Союза Алексее Маресьеве) и главный редактор журнала «Юность», ехидно заметил, что «автоматчиков партии пора демобилизовать». Еще «автоматчиков» презрительно именовали «лакировщиками действительности».

Никита Сергеевич вступился за лакировщиков:

— Кто же такой лакировщик? Это люди, которые хотели показать деятельность нашей партии, нашего народа под руководством партии, успехи партии, успехи народа. Так мы этих людей должны осуждать?.. Лакировщики — это наши люди. Это люди, преданные партии… Мы считали, что нужно сказать правду, нужно обнажить недостатки, надо на них указать, но указать и пути преодоления этих недостатков. А у Дудинцева это есть? Нет этого. Он смакует недостатки. Он ведет эту критику с вражеских позиций…

Хрущев заговорил о Твардовском, которого лишил должности главного редактора журнала «Новый мир». Видно было, что первый секретарь ЦК КПСС не совсем уверен, что принял правильное решение:

— Мы критиковали товарища Твардовского… Мне очень жаль, что товарищ Твардовский, говорят, закупорился очень. Я искал его по телефону, хотел по телефону найти и поговорить. Его не было, или он не мог подойти к телефону, но я считал, что мы должны все сделать, чтобы критика была товарищеская, чтобы в этой критике людей не глушить, а помочь, чтобы эти люди продолжали с еще большей пользой заниматься творческим трудом…

«Речь Хрущева, — с горечью пометил в дневнике Твардовский, — рассеяние последних иллюзий. Все то же, только хуже, мельче. Рады одни лакировщики, получившие решительную и безоговорочную поддержку».

Но Хрущев не занимал однозначной позиции, когда речь шла о литературе и искусстве. Тут он был готов прислушиваться и к чужим мнениям. Идеологические вопросы как человек практического ума вообще не считал самыми важными. Его голова была занята более серьезными проблемами.