Читать книгу "Визбор - Анатолий Кулагин"

Конечно, много пел. Когда он появлялся на сцене — а ею на «Груше» служила плавучая площадка в виде гитары — усеянный людьми склон горы взрывался аплодисментами. Иногда песня поневоле превращалась в маленькое шоу. Однажды Визбор пел сочинённую в феврале — марте 1977-го песню «Как я летел на самолёте» с необычным припевом, напоминающим верлибр, но похожим — по крайней мере, в этих двух строках — на тонический стих Маяковского:

И всё это происходит, пока самолёт наш мчится И с криком рвётся воздух чуть впереди крыла…

В этот момент Визбор прервал аккомпанемент, поднял руку над гитарой, и публика вдруг увидела, что пролетающий над Мастрюковскими озёрами самолёт как бы пикирует на… руку Визбора! Эффект был неожиданный и оттого замечательный: такое нарочно не придумаешь.

Судьба Грушинского фестиваля сложилась драматично. В летние дни 1979 года, пока Визбор возглавлял жюри, оценивал чужие песни и исполнял свои, вряд ли кто-то из десятков тысяч гостей фестивальной поляны мог предположить, что ни в будущем году, ни в пять последующих сезонов традиционная и любимая «Груша» не состоится. Властям она давно была как бельмо на глазу, но запретить не решались: во-первых, фестиваль имел официальное прикрытие — он был санкционирован комсомольскими (а значит, и партийными) инстанциями. А во-вторых, приезжало так много людей, что взять и одним махом всё перечеркнуть даже советским чиновникам было как-то боязно. Они словно ждали подходящего повода, и этот повод нашёлся.

Фестиваль якобы «помешал» проведению Олимпиады в Москве. Подготовка к ней вообще сопровождалась всевозможными ограничениями и ужесточениями — например, из столицы выселялись «нежелательные элементы», был ограничен въезд туда для жителей из других областей и т. д.; но, признаемся, Самара от Москвы всё-таки далековато. В том же 1980 году в «братской» Польше появился оппозиционный профсоюз «Солидарность» во главе с Лехом Валенсой (будущим президентом страны), там начались митинги и забастовки, и советское руководство очень болезненно отреагировало на эти события. В 1981-м в Польше было введено (введено фактически Москвой) военное положение, Валенса оказался в тюрьме. Как это было и в 1968-м, в ходе чехословацких событий, ужесточение внешней политики (а ведь за полгода до Олимпиады советские войска вошли и в Афганистан!) сопровождалось ужесточением политики внутренней. Как говорится — одно к одному. Так вот, со временем откуда-то просочился лживый слух, что на Грушинском постоянно исполнялись песни в защиту «Солидарности», и именно из-за этого фестиваль и закрыли. Очень похоже на то, что «слух просочился» из партийных кабинетов, обитатели которых были только рады тому, что появилось дополнительное «оправдание» запрета.

В общем, собираться на Мастрюковских озёрах бардам запретили, они проводили концерты в Куйбышеве, но это было уже не то — мероприятие местного уровня. Визбор болезненно переживал запрет фестиваля и где мог старался за него заступиться. Делать это при полном отсутствии гласности и жёстком цензурно-редакторском режиме было непросто — приходилось разговаривать с системой на её демагогическом языке. В интервью, данном в 1982 году газете «Советская Россия» (номер от 9 апреля), Юрий Иосифович сетовал на то, что «слёт снова стал областным» (то есть — перестал быть полноценным фестивалем общесоюзного масштаба), между тем как «настоящая песня влечёт молодёжь к национальной культуре, воспитывает патриотизм…». Почти полтора года спустя, 8 сентября 1983 года, выходившая в Горьком газета Волжского речного пароходства «Большая Волга» напечатала интервью с Визбором, где он говорит, в частности, и о Грушинском фестивале: «…Съезжались практически авторы из всех городов. Создавалась определённая картина состояния песни, её тенденций, течений. У фестиваля этого, как и у других, были, конечно, недостатки. Однако, как мне кажется, дело это исключительно интересное». Сами по себе эти фразы звучат как будто совершенно нейтрально и общо — если не знать их конкретного подтекста. А подтекст состоит в том, что, следуя общепринятым «правилам игры» и внешне подыгрывая официозу («были, конечно, недостатки»), Визбор на самом деле заступается за фестиваль. По тем временам это уже много.

На волне борьбы со «зловредным» польским влиянием в ту пору запретили не только Грушинский фестиваль, а все КСП — конечно, и Московский тоже. Началось с того, что корреспондент «Правды» Алексей Бойцов напечатал в главной советской газете снимок с 25-го московского слёта, состоявшегося в мае 1981 года на выезде, возле деревни Итларь Ярославской области. Снимок увидел тогдашний «хозяин Москвы» — первый секретарь горкома КПСС Гришин. Разгневанный вельможа повелел пресечь безобразие. Ярославский обком добавил масла в огонь. Официально было объявлено о создании вместо городского КСП секции самодеятельной песни при Доме самодеятельного творчества. Фактически это означало закрытие клуба, помещение которого на улице Трофимова было, разумеется, отобрано. Каэспэшники разделились на «кусты» — то есть мелкие районные и институтские клубы — и собирались там, где приютят. До такого местного уровня недреманное око горкома КПСС не опускалось.

В этой ситуации Визбор старался поддерживать и московских друзей. На один из полулегальных столичных слётов он прислал приветствие, завершавшееся словами: «Наше дело чистое, честное и правильное». Кстати, именно от него ребята из уже не существовавшего теперь номинально московского клуба узнали о роли Гришина в этой истории: бард услышал по «вражескому голосу» (так полуиронически называли шедшие на Союз и старательно глушившиеся здесь передачи радиостанций «Голос Америки», «Свобода» и др.) передачу на эту тему и записал её на магнитофон.

Грушинский же фестиваль возобновится только в 1986 году, в начале перестройки, уже без Визбора…

Между тем с фестивалем косвенно связана самая, пожалуй, интересная и насыщенная страница взаимоотношений Визбора и Окуджавы. Два известнейших барда, два «властителя дум» поколения 1960–1970-х, два москвича, они, однако, нечасто пересекались биографически. Их жизненные орбиты были всё-таки разными: один предпочитал уединённость, сторонился массовых мероприятий, другой же любил дружескую компанию, с удовольствием и ходил в походы, и ездил на ту же «Грушу». И вот какое любопытное «пересечение» произошло в самом начале лета 1979 года. Визбор отправился на Центральный рынок купить кое-что из провизии и вдруг столкнулся там с Окуджавой, пришедшим с той же самой целью. Ещё неожиданнее, чем сама встреча с Булатом Шалвовичем на рынке, было то, о чём он сказал при этом Визбору. Мол, звонит мне без конца такой Шабанов из Тольятти, зовёт приехать в свой город с выступлениями, одному мне не хочется, собирался было за компанию Гриша Горин, сатирик, да не получается у него. Ты Шабанова знаешь? — Знаю, человек надёжный, можно на него положиться. — Ну тогда поехали со мной.

У этого разговора есть своя предыстория. Виталий Шабанов, один из активистов Грушинского фестиваля, давно лелеял мысль о том, чтобы пригласить туда Окуджаву. Они познакомились в 1974 году на слёте Московского КСП под Москвой, куда ребятам удалось вытащить некомпанейского Окуджаву, и ему было трудно отказаться от приглашения, потому что слёт был посвящён его пятидесятилетию. Как тут откажешься… Пришлось приехать, поработать в жюри, но выступать на большой поляне бард не стал под тем предлогом, что, мол, председателю жюри выступать негоже. Предлог, надо признать, так себе. На самом деле Окуджава считал, что его песни должны звучать в относительно камерной обстановке, и огромный «концертный зал» под открытым небом его пугал. У него был опыт выступлений такого рода, казавшийся ему не самым удачным. Так вот, Шабанов во время той подмосковной встречи нахваливал Окуджаве «Грушу» и в перечне бывающих там бардов, произнесённом для «заманивания» Булата Шалвовича, первым назвал, конечно, Визбора — ибо тот и в самом деле был крупнейшей фигурой фестиваля. Каково же было удивление Виталия, когда на эту фамилию Окуджава отреагировал фразой: «Я его не знаю!» Правда, «не знал» мэтр заодно и имён Александра Городницкого и Бориса Вахнюка, но Визбора это утешило бы слабо. Во всяком случае, когда Шабанов потом передал Юрию этот разговор, тот был обескуражен: как не знает, мы столько лет знакомы…