Читать книгу "Царь велел тебя повесить - Лена Элтанг"

Я сказал это и тут же пожалел, что заговорил о Габии. На языке у меня сразу появился ментоловый привкус, я помнил его с той школьной вечеринки, где ближе к полуночи выключили свет и стали вертеть бутылочку из-под домашней наливки. Поцеловать Габию мне выпало под самый конец, зато она сделала все честно, губы ее отдавали мятой, будто таблетки от кашля. Впрочем, я не уверен: я так часто видел их с Лютасом поцелуи, что, вполне вероятно, почувствовал вкус собственной зависти.

– Лепит своих пупсов, что ей сделается? – Мы остановились напротив билетной кассы, где грелась на солнышке городская сумасшедшая в лисьей шапке с двумя хвостами. Люди, покупавшие билеты в оперу, отдавали ей мелочь, мы тоже выгребли серебро из карманов и высыпали в пятнистую руку, похожую на хвост гурами.

– Женюсь на ней, наверное. – Он отхлебнул из фляжки. – А как твоя эстонка?

– Я на ней женился.

Лютас насмешливо покачал головой. Представь себе, он не поверил. Вернувшись с прогулки, я решил проверить эту новость на домашних и зашел в кухню, где тетка и мать сидели в сумерках, у остывающей печки.

– Мама, я не говорил тебе, что женился в Эстонии?

– На ком? – спросила мать, даже не взглянув в мою сторону.

– На эстонке.

Из угла, где сидела мать, донеслось хмыканье, похожее на тихий звук, с которым раскрывается стручок акации или, скажем, взрывается орех гамамелиса. В ботаническом саду в Кайренай, где мы работали после уроков, была теплица с тремя кустами гамамелиса, в коробочках было полно прошлогодних семян. Я от них оторваться не мог, все ходил вокруг да около, пока не изловчился и не завладел двумя орехами.

У Лютаса в классе трудовым воспитанием называли наматывание медной проволоки на катушки для электромоторов. Руки у него всегда были ловкие, и сам он был как черт ухватистый. Помню, что кино, которое Лютас намеревался снимать у меня в доме, занимало меня гораздо меньше, чем приготовления к нему. Я ходил за другом, будто за фокусником, наблюдая, как дом обрастает картофельными глазками камер в самых неожиданных местах. Подай молоток. А сейчас кабель. Раз, раз, и готово.

Пацаном я любил забираться в соседский сарай, где в дальнем углу матово блестел разобранный станок, а над ним с потолка спускался шнур, перебинтованный синей изолентой, – без лампочки он выглядел как веревка спелеолога, брошенная в пустоту. Пахнущие канифолью или дегтем приметы мужской жизни погружали меня в забытье, я мог торчать там часами, бездумно перекладывая вещи с места на место. Я даже знаю почему. Все тиски, долота и плоскогубцы в мире представлялись мне вещами Франтишека Конопки, за которыми он однажды вернется.

* * *

Вот это да, сегодня после полудня пошел снег. Ледяной град!

Озябший охранник пришел за мной в бараньей жилетке поверх формы, похожий на пастуха из какой-нибудь Миранделы. Этот – новенький, его не предупредили, что порядки изменились, и он хотел надеть мне на голову бумажный пакет, но я обозвал его cabrão, и он успокоился. Португальцы просто шелковые делаются, как только услышат старинную лузитанскую брань, это даже на тюремный конвой действует.

Пруэнса встретил нас в своем предбаннике, быстро коснулся моего плеча, будто бы осалил, и посторонился, пропуская меня в кабинет. Охранник остался за дверями, из чего я сделал вывод, что разговор будет необычным. Лампу Пруэнса не включал, в тусклом свете его прокуренные зубы казались сплошными, наверное, так выглядела костяная улыбка Левкроты, я про нее читал в «Естественной истории», уж не помню в каком томе.

– Я прочел ваше признание, – сказал Пруэнса, усаживаясь за стол. – Вы утверждаете, что смогли забраться в охраняемое здание через окно, взломать систему, пройти мимо полицейского в отставке и украсть целый сундук сокровищ. Браво, Кайрис, вы сильно выросли в моих глазах. Хотите чаю?

– Нет уж, спасибо. Вы туда какую-то дрянь подливаете, я от нее целыми днями сплю.

– А я думал, вы любитель разного рода веществ. – Пруэнса полистал папку и ткнул в нее пальцем. – При обыске у вас найдено восемь грамм каннабиса.

– Хранение травы считается административным нарушением с две тысячи первого года, – сказал я, с удовольствием употребив колючее слово descriminalização. – Срока за это не дают.

– Зато за ограбление вы получите года четыре. – Следователь захлопнул папку, над ней взвилось облачко пыли. – С конфискацией всего имущества в пользу страховой компании. Если сумеете доказать, что вы там были.

Что-то в нем беспокоило меня с первой минуты, и теперь я, кажется, понял. Пруэнса выглядел умиротворенным. Таким я его никогда не видел. Злорадным видел, радушным, даже сострадающим видел, но таким нет.

– Страховой компании придется платить галеристам из своего кармана. Имущества у меня нет, а что есть – безнадежно заложено банку. Доказать, что я был в галерее, не так уж сложно: я работал без перчаток.

– Вот если бы здесь, – он постучал согнутым пальцем по столешнице, – прямо здесь появились все эти краденые вещицы, мы могли бы соединить вас и время пребывания грабителя в Сесимбре. Тогда следствие было бы вынуждено пересмотреть некоторые улики.

– Я верну только одну вещь, остальные уже проданы.

– Проданы, значит, – пробурчал Пруэнса, доставая из ящика стола список на гербовой бумаге. – Как быстро вам удалось продать вот эти четки с головами ангелов в золотой оправе за номером шесть и вот эту рукоятку для трости с сапфирами за номером девять. А может, не проданы, а спрятаны? Неплохо было бы увидеть их воочию. Наш департамент получит вознаграждение, а я куплю себе новый свитер.

Я посмотрел на его свитер (моя мать называла такую фактуру «Сибирь и ссылка») и только теперь заметил, что на нем вывязаны бегущие олени. Двадцать лет назад у меня тоже был такой свитер, он достался мне от бабушкиной подруги Ядвиги, которая появлялась у нас по воскресеньям после мессы и всегда приносила слипшиеся сладости в бумажном кульке. На левом глазу у пани Ядвиги была черная повязка. Однажды мне приснился ее спрятанный глаз, он был светлее зрячего и во сне бегал от меня по двору на четырех ногах, будто шальная дворняжка.

Я отдал свитер Лютасу, были рождественские дни, и другого подарка у меня все равно не было. Через два часа я нашел у двери Лютасов боевой велосипед, давно ставший предметом моей зависти, несмотря на увечье: тормозов у него не было, так что остановиться можно было, только загребая ногой по земле. На руле болтался бантик из проволоки, я понял, что это ответный подарок, запрыгнул на него и поехал, виляя, по улице Соду, прочерченной ледяными дорожками. Непривычная щедрость друга томила меня до полудня, пока я не узнал, что его отчим, жестянщик, разорился к празднику на новый «Аист» – красный, с изогнутой рамой, минского завода. Что может сравниться с ездой на красном велике по пустому заснеженному городу?

В Лиссабоне я первым делом завел себе велосипед, но через пару месяцев уступил его Байше для поездок на рынок и к сестре, живущей в северной части города, прямо за госпиталем святой Марии. По этому городу нужно ходить пешком, это так же ясно, как то, что в каждом патио должно быть ведро для дождевой воды, у консьержки можно купить утреннюю газету за полцены, а на заднем дворе овощной лавки хозяин выложит перезрелые манго для тех, кто сидит на мели.