Читать книгу "Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана - Джордж Кеннан"

Несколькими годами позже по не зависевшим от меня причинам некоторые из моих соображений, высказанных в том докладе, просочились в прессу и использовались в проходивших тогда общественных дискуссиях и официальных высказываниях нашего правительства. По прошествии 12 лет президент Кеннеди и даже Макнамара признали, например, неприемлемость оборонной доктрины, базировавшейся на применении оружия, обладавшего огромной разрушительной силой и по своему существу самоубийственного, и сделали некоторые шаги, насколько это было возможно в сложившихся тогда обстоятельствах, для корректировки этой аномалии. Опыт двух войн (имеются в виду корейская и вьетнамская войны), в которых, как выяснилось, применение этого оружия оказалось нереальным, заставил впервые многих людей прийти к выводу, что оно не может быть средством для решения каждой военной проблемы. Сложности, связанные с вопросом, кто же в рамках НАТО должен конкретно контролировать использование такого оружия в случае развязывания военных действий, стали в 1960-х годах узловой проблемой в наших взаимоотношениях с союзниками и привели к частичному изменению характера самого союза. Ядерное оружие стало основой коллективной оборонительной политики. В конце же 1950-х годов даже такой реакции еще не было. Поэтому читатель должен понимать, что я отошел от вопросов активной государственной деятельности с тяжелым сердцем и глубоким разочарованием, поскольку это была моя первая и последняя попытка сформулировать нашу официальную политику в отношении развития и использования оружия массового поражения.

* * *

В феврале и марте я предпринял с согласия госсекретаря поездку по Латинской Америке, в которой никогда до этого не был. Мне хотелось ознакомиться с тамошней ситуацией, пока я еще окончательно не ушел с правительственной службы. В то время как раз намечалась встреча наших латиноамериканских послов в Рио-де-Жанейро с обязательным присутствием на ней представителя Госдепартамента.

Я осознавал, что завершил уже полный цикл своих усилий в попытках оказания необходимой помощи правительству в установлении отношений между основными военными державами Европы и Азии. И возможности мои оказались исчерпанными. Я чувствовал, что настало время отойти от этих проблем и ознакомиться с теми частями света, где влияние «холодной войны» и коммунизма ощущалось наиболее отчетливо.

18 февраля 1950 года я отправился поездом в Мексико-Сити, а оттуда самолетом через Каракас в Рио-де-Жанейро. После совещания в Рио я посетил Сан-Паулу, Монтевидео, Буэнос-Айрес и возвратился назад с остановками в Лиме, Панама-Сити и Майами.

Удовольствий эта поездка доставила мне мало. Мексико-Сити, расположенный на приличной высоте над уровнем моря, мне не понравился, оставив противоречивое впечатление. Ночью я там не спал, поскольку ночные звуки действовали на меня раздражающе, страстно и в то же время угрожающе. Прежде чем продолжить путешествие, следующую ночь я провел в доме состоятельного соотечественника, оказавшего мне радушный прием. Дом его был просто фантастичен, будучи расположенным в прекрасном месте, резко выделяясь от окружающих построек, и наполнен роскошью и антиквариатом. Но я не привык к роскошной обстановке и, судя по дневниковой записи, опять не спал:

«Ночь длилась бесконечно, хотя кровать была задрапирована громадными занавесями малинового цвета, бывшими до недавнего времени собственностью какого-то кардинала. Над ухом жужжали москиты, фонтан во дворе журчал хотя и мягко, но назойливо, ветерок же, казалось, заблудился в стенах здания, а ночь милосердно шептала: „Потерян, потерян, потерян!“ – подобно призраку или духу.

Перед самым рассветом мне подумалось, что такой же ветер дует в местах, навсегда покинутых людьми, дует на Ривьере и в Багамах, да и в других местах, что это – ветер, обдувающий свергнутых королей и потерявшую надежду знать, подвергавшихся пыткам ученых и мыслителей, ветер короля Кароля и виндзорских узников, ветер – спутник человеческих претензий и разочарований».

Каракас, зажатый в долине раздражающе-желтыми горами, остался в моей памяти городом с постоянными уличными «пробками», непрерывно сигналившими автомашинами, шумом, непомерно высокими ценами, неустойчивой экономикой, зависевшей от нефтяных поступлений, и частными виллами, лепившимися как грибы на склонах окружающих гор. Откровенно говоря, я даже посочувствовал американским представителям, вынужденным исполнять свои обязанности в условиях гротескной урбанизации и отрыва от остального мира, живя среди местных миллионеров с их полудикими нравами и обычаями, учитывая, что отношения между нашими странами поддерживались в порядке взаимной признательности, но с оттенком постыдности.

Рио-де-Жанейро произвел на меня также отталкивающее впечатление своим шумом, не признававшим никаких правил движением уличного транспорта и невообразимым контрастом между роскошью и бедностью. Мое пребывание там было омрачено еще и другим обстоятельством. Советская пропагандистская машина всегда придерживалась правила: если речь шла о привлечении на свою сторону энтузиастов, то широко применялись лозунги и призывы, но в случае, когда надо было вызвать гнев и протест, в качестве объектов нападок избирались определенные личности. Поэтому в крупных некоммунистических странах всегда находились несколько таких человек, становившихся подобными мишенями. Характеристика такого лица выбиралась в зависимости от ситуации. Иногда это были местные деятели, но временами и пришлые. На этот раз такими лицами оказались Джим Форрестол и я – представители Соединенных Штатов (называвшиеся порой «гиенами» американского империализма). Наши имена мелькали в коммунистических газетах этой части мира и листовках. До отъезда из Вашингтона я не обратил на это никакого внимания. Каковыми же были мое удивление и ужас, когда я увидел на заборах и стенах домов Рио-де-Жанейро сотни надписей, кричавших: «Кеннан, убирайся домой!» Более того, коллеги из посольства проинформировали меня, что мои портреты сжигались на улицах города уже четыре раза, причем совсем недавно во время процесса над коммунистическими студентами. Мне показали фотоснимок одного из таких выступлений студентов, правда фамилия была написана не совсем правильно, зато на груди изображен большой белый крест, как символ христианских похорон. Юмористической такую ситуацию назвать было нельзя, и бразильское правительство приняло соответствующие меры безопасности. Охрана из индейцев с орлиными глазами, вооруженными короткоствольными автоматами, ездила постоянно вместе со мной в автомашине, а также в машине сопровождения, а по ночам один из них сидел на стуле около двери моего гостиничного номера. Нормальное знакомство с городом в таких условиях исключалось.

В Сан-Паулу дело обстояло еще хуже. Целая армия – половина городской полиции, как мне сказали, – была мобилизована для моей защиты. Каждое мое появление в городе вызывало самые настоящие беспорядки и перебранки между полицией, фотографами, переодетыми агентами и официальными лицами.

В Монтевидео, Буэнос-Айресе и других населенных пунктах все прошло относительно спокойно, но они почему-то вызвали у меня странное чувство меланхолии и мрачных предчувствий. Особое раздражение вызывали официальные интервью, которые я вынужден был давать в каждой столице. Все они походили друг на друга и, как отмечено в дневнике, не имели особого смысла.