Читать книгу "Холодное время - Фред Варгас"

– Ну, конечно, – снова вздохнув, повторил Мордан. – И все же стрелять в вас было рискованно.

– Не рискованнее, чем в любого другого. Он боялся, что Амадей, самый ненадежный кирпичик в его строении, в конце концов уступит моему напору. К тому же сразу по возвращении из Исландии я отправился к братьям. Это означало, что я там что-то нашел, каким-то образом прознал, что на самом деле произошло на теплом острове. Когда вчера вечером я сел в машину, он последовал за мной. Я направился в Брешь, что подтвердило его худшие опасения. На этот раз он никак не мог оставить нас в живых. Он был готов. Он поехал по скоростной трассе, обогнав меня, пока я кружил по проселочным дорогам, чтобы оторваться от жандармов. Потом через дырявую ограду проник в лес, походя обезвредил Селесту и Марка и двинулся прямо на нас.

– А вы не слышали выстрелов в лесу? – спросил Вуазне.

– Лес находится на расстоянии почти двух километров от дома, кроме того, ветер дул в другую сторону. Если бы Брюнет не был проинформирован о моей поездке в Исландию, Данглар, он бы не решился на крайние меры, будучи уверен, что мы сосредоточились на Обществе и рано или поздно арестуем Франсуа Шато. Мы бы взяли его по-тихому, в понедельник, на выходе из паркинга. Он бы не ранил Селесту и не стрелял бы в нас. Хочу вам всем напомнить, что постороннему человеку нельзя сообщать никаких сведений частного порядка ни об одном из сотрудников уголовного розыска. Даже если он просто вышел пописать или покормить кота. Даже если этот посторонний кажется вам симпатичным, испуганным и готовым сотрудничать. Прошу прощения, Данглар.

Данглар подождал немного, потом встал, и к нему вдруг вернулась его сдержанная, полная достоинства элегантность. Адамберг, не склонный ни к каким излияниям чувств, особенно патетическим, даже отступил, но на лице Данглара он не заметил даже намеков на пафос.

– Позвольте мне, – сказал майор спокойно, – от всей души поздравить вас. Я со своей стороны допустил грубейшую ошибку, которая могла и даже неминуемо должна была повлечь за собой смерть четырех человек, вашу в том числе. Вследствие чего я сегодня же вечером представлю вам прошение об отставке.

– Вечером не получится, – ответил Адамберг, словно отклоняя приглашение на ужин. – Сегодня воскресенье, а в воскресенье я ничего не читаю. Завтра тоже не выйдет – нам надо будет попотеть над рапортом, так что мне необходимо будет ваше перо. Потом тоже нельзя, потому что я попросил трехнедельный отпуск. А в мое отсутствие руководить конторой будете вы.

Куда он поедет? – подумал Данглар. В свои Пиренеи, само собой, обмакнуть босые ноги в зеленые воды По.

– Это приказ? – спросил Мордан, вытянув наконец шею.

– Приказ, – подтвердил Адамберг.

– Это приказ, – шепнул Мордан Данглару.

– А теперь все свободны, – тихо сказал Адамберг, – сегодня воскресенье.

Вейренк схватил Адамберга за руку, когда тот уже направлялся к выходу.

– И все же, не будь бригадиров, ты бы живым оттуда не выбрался.

– Кто знает. Ведь афтурганга не бросает тех, кого вызвал к себе.

– Ах, ну да, я и забыл.

– Ну, если уж на то пошло, – пробормотал Данглар, шедший следом за ними, – афтурганга, видимо, вызвал и жандармов из Сент-Обена.

– Если уж на то пошло, – отозвался Адамберг, – впервые за долгое время, майор, я услышал от вас что-то умное.

Теперь я уеду со спокойным сердцем.

Глава 47

Поужинав, Адамберг и Франсуа Шато прошлись по пустому скверу острова Сите по направлению к статуе Генриха IV. Шато еще не опомнился от ужаса и возмущения, вызванного рассказом Адамберга о его секретаре Брюнете – Шарле Рольбене.

– Представьте себе, судья-каннибал. Шарль! Шарль зарезал своих спутников, чтобы их съесть! Нет, какой кошмар, у меня это не укладывается в голове.

Шато повторил эту фразу уже дюжину раз, склоняя ее на все лады. Сегодня вечером он был самим собой, а не Робеспьером. Медальон он не надел, Адамберг был в этом уверен.

– Он заговорил? – спросил Шато.

– Рта не раскрыл. Врач констатировал состояние агрессии… Минутку, я даже записал… “Состояние деструктивной агрессии, – прочел Адамберг, – характеризующееся острой фрустрацией и чувством ненависти, скорее всего психопатического происхождения”. Он разбил все, что мог, в своей палате – телевизор, телефон, окно, тумбочку, и ему вкололи успокоительное. Вы никогда не замечали в нем такой агрессивности?

– Нет, – сказал Шато, покачав головой, – нет. Хотя кто знает.

– Каким он был судьей?

– Говорят, беспощадным. Я не хотел обращать внимания на эти слухи, мне от них становилось не по себе.

– Почему?

– Слишком уж страстно он увлекся революционным трибуналом. Иногда перегибал палку. В частности, он с усмешкой заявлял, что по сравнению с ним наши суды – это просто детский сад.

– Вы были друзьями?

– Коллегами. Он всегда держался отчужденно. Ему было свойственно обостренное чувство социальных различий. Я-то всего лишь бухгалтер, а он судья. В среде, где он вращался, его собеседниками были заметные фигуры из мира политики и финансов. Блондин говорил, что он устраивал роскошные приемы на своей вилле в Версале, где собирались, так сказать, лучшие люди. Или худшие, как посмотреть.

– А Блондина приглашали?

– Он известный психиатр из больницы Гарша.

– Именно там Брюнет просил его охранять.

– Самозванец. – Шато пожал плечами. – Шарль никогда не был психиатром. А вам сказал, что был?

– Да.

– В этом есть доля истины, потому что он очень увлекался психиатрией. Он пытался “угадывать” людей и вечно мучил Блондина вопросами, можно ли по тому или иному признаку, жесту, выражению лица или интонации понять, что человек особенно уязвим? Что он пребывает в депрессии, что его терзают угрызения совести? Он пытался найти в человеке слабое место, так сказать. И, приглашая Блондина на свои вечеринки, поручал ему разнообразные задания. Изучить того или иного политика, банкира, промышленника и дать ему полный отчет. Блондину это совершенно не нравилось, он говорил, что он врач и не намерен лезть людям в душу, но Шарль обладал даром убеждения. Его слушались, и всё тут. Но иногда, – улыбнулся Шато, – он начинал бояться меня или, того хуже, невольно восхищался мною.

– Когда вы были Робеспьером?

– Браво, комиссар. Он же отчаянный робеспьерист. Он упрекал своего кумира только в одном: его пресловутой добродетели. Еще ему не нравилось, что Робеспьер ни разу не захотел присутствовать при казни. Вид крови внушал ему отвращение. Брюнет считал, что это все просто гадкое лицемерие. “Вывод дилетанта, друг мой”, говорил ему Блондин. Но Шарль не отступался. Он желал видеть Робеспьера не кабинетной крысой, а человеком действия, который собственноручно рубит головы и, проносясь по улицам вместе с народом, насаживает их на штыки, а потом сам поднимается на эшафот, чтобы привести в действие нож гильотины. Сейчас все становится понятно: Шарль просто обожал кровь, казни, бойню. И самого себя. Почему бы не пожертвовать двумя спутниками в Исландии, если благодаря этому он выживет? Неясно, правда, почему он ждал столько лет, прежде чем начать убивать их одного за другим. Или его вдруг захлестнула слепая ярость?