Читать книгу "Медбрат Коростоянов (библия материалиста) - Алла Дымовская"

И я думал, эти-то вывезут, пусть бы и по кривой! Ого-го, какие головы! Гайдар, Попов, Чубайс – дайте дорогу и молодым тоже! (Кто ж мог предположить тогда, что один продастся, второй сопьется, а третий вовсе ссучится). Ходили слухи, едва ли не сам Солженицын готов способствовать и научать, и может даже уже в пути. К последнему я относился всегда сочувственно, хотя подобного вроде бы совсем не полагалось официальному «комсюку». Но в Александре Исаевиче я, разумно осмотревшись, отнюдь не увидел вражескую силу. По глубинной сути своей был он утопист православного толка, русский Сен-Симон (Кстати, занятное это словечко, «утопия», на древнегреческом «место, которого нет». Я же всегда выводил его смысл, отнюдь не в шутку, из хохмаческого «все утопло», то бишь накрылось известным местом). Еще об Александре Исаевиче: я думаю, он куда больше ценил и уважал именно коммунистические принципы общежития – не путать с имперско-тоталитарными, – в противовес приютившему его капитализму. Ему, дедушке всемирной христианской ортодоксии – в позитивном воззрении «все праведные люди – братья», – только лишь глубоко противны были способы осуществления этих принципов в практическом действии. Не так, не так надо! А как? Приедет, вот и спросим. Но не успели.

На предложение я, что естественно, согласился. И спасибо сказал, как же иначе? Хотя выбор, который пал на мою рядовую персону, объяснялся, по-видимому, простейшей чередой причин и следствий. Народ не шел. Не шел в копеечную аспирантуру, которая уже, ясно и понятно, не давала в грядущем блестящих перспектив. Люди умнели на глазах, за исключением вашего покорного слуги, который таким конкретным образом умнеть не желал. Народ, однако, шел. В совместные, едва проклюнувшиеся предприятия. Любой ценой, на экономическое поприще, или прямиком в вольные предприниматели или челночные бригады, только-только начавшие курсировать между Пекином и Варшавой. Там были деньги, там было ближайшее будущее. А с философией, официальной или запрещенной, кто знает, что будет? И есть ли вообще у нее хоть какое завтра? В смысле материального и карьерного обеспечения. Поэтому меня коснулся не прямой выбор, а косвенный недобор. Не закрывать же кафедру? Не сокращать количество аспирантских мест, и иже с ними финансирование? Хотя предложили мне самый бросовый тогда, завалящий товар: отделение научного коммунизма, кафедра истории социалистических учений – товарищ Суслов и его роль в советском экзорцизме. Но успокоили: на деле занимайся, чем хочешь, разве слишком отсебятиной не греши, то есть, в завуалированной форме – богу свечка, черту весь остальной воск. Ильенковым, так Ильенковым, диалектическая логика – это вообще где-то рядом, не проблема. На том и ударили по рукам. С осени мне полагалось приступать. Лампасовы прыгали до потолка. Даже интеллигентная бабушка – не прогадали, не прогадали! Они еще не знали ничего. И я тоже еще ничего не знал. А потом наступило девятнадцатое августа. Но что гораздо хуже – двадцать второе.

Вы, наверное, решили. Будто бы я, как лист перед травой, встал перед выбором. Или сделал этот выбор как бы заранее: на баррикады к Белому Дому или добровольцем писать здравицы Геннадию Янаеву. Ни того, ни другого, ни даже третьего – любопытства, чья возьмет, – не было. Я словно бы упал. Шел, шел и вдруг упал. В яму, в канаву, в глубокий овраг, и в недоумении сидел на его дне, не в силах выбраться. Потому что, любое развитие событий – поступательное или переворотное, – я рассматривал как внезапный конец, абзац, песец, капец и полный японский городовой.

Я был уже в списках аспирантов первого года – большую часть лета отпахал подручным в приемной комиссии. Красный диплом, не велик Эверест, конечно, но по заслугам и согласно познавательному усердию. Бумажка соответствовала содержанию в моей голове. Поэтому философско-исторические реалии я умел распознавать и разлагать на составляющие довольно свободно и хорошо. Поэтому – я знал одно. Так власть не берут, так ее уничтожают. То, что происходило, был не внутренний верховный переворот, и ни в малейшей степени не революция, даже не империалистический заговор с целью свержения и захвата. О, нет! Ни единого признака. Это был несчастный случай. Который с каждым может случиться, и случается непременно, если кто-то и где-то коварно ждет его исподтишка. И преступно-халатное благодушие самой власти. Забывшей, отвыкшей, слишком положившейся на правила игры – все равно, как если бы проводившей чемпионат ватерполистов согласно регламенту состязаний по регби. Болтать с трибун, изображать наступление очередной оттепели, и главное не забывать о внеочередном пленуме ЦК. Уж он-то, любимец Маргарет Тэтчер и окорочков Буша, никакого пленума не допустит. Не лыком шиты. Не шестьдесят четвертый год.

Год, действительно, был не шестьдесят четвертый. Поэтому и пленума никакого не понадобилось. Потому, разговоры кончились. Начались танки. Я с ужасом смотрел в те дни на экранчик черно-белого, переносного «Горизонта», и думал – не может же такого быть. У него, наверное, есть резервный план. Ведь существует присяга, и чемоданчик с кнопкой, как орудие торговли, и правда на его стороне – ведь незаконно, нелегитимно, или как там еще? Преданные друзья и сторонники, западное вмешательство, наконец. Но я надеялся зря – его просто забыли в Форосе. В суматохе, как ненужную, отработанную вещь, как старый хлам, который и надо бы перевезти, но после, после, если дойдут руки. И это был президент страны. Вы поймите, читающие меня или хотя бы слышащие. Президентов страны, да еще такой страны, – все равно, выборные они или самопереименованные, – абы где не забывают! Это может значить только одно – что страны уже нет. Что угодно есть: бедлам, содом, кабак, но страны нет. Не расстрел царской семьи, не казнь короля на эшафоте, даже не изгнание тирана. Румынам повезло – они пустили в расход своего Чаушеску. И Чили повезло – они судили своего Пиночета. И даже испанцам повезло – их Франко сдох на боевом посту. Это для сравнения. Уразумели разницу? А тем временем шла грызня собак за кость. Мелкий хапуга и лавочник, алкаш с крохотными мозгами и непомерным самолюбием, краснорожий целовальник, без зазрения совести волокущий в заклад последнюю рубаху бурлака, соборно визжал в матюкальник о свободе и справедливости. (Я до сих пор поражаюсь – ведь были же, были же на тех баррикадах умные люди, и орудий пролетариата, булыжников обыкновенных, было сколько угодно под ногами. И никто не одумался, не сообразил, как эти орудия надо сочетать с бравурной красной мордой).

Но самый чудовищный его жест, самый окончательный был – вовсе не беловежские соглашения, бог с ними, – указ о роспуске. О роспуске Коммунистической Партии Советского Союза. Вот это – уже без экивоков и эвфемизмов, прямым текстом, – полный пиздец! Даже с большой буквы Пиздец! Даже со всех больших букв ПИЗДЕЦ! Троекратный и публичный, как поцелуй Иуды. До вас за все это время еще не дошло, почему? Наверное, дошло, уж очень на собственной шкуре довелось многим …, что и говорить. Но для некоторых – нет, не тупых, настолько тупых не бывает, скорее, стесняющихся сознаться, – я поясню.

Потому что это была сила. Единственная, руководящая и направляющая. Что-то реально могущая против. Хотя и не так могущая, как многим бы хотелось. Но вообразите себе для наглядности. Вы сидите на суку над крутым обрывом. Непосредственно под вами пропасть, а с другой стороны под деревом – злобный и страшно голодный дикий зверь, все равно какой, волк, кабан или хотя бы уссурийский тигр. Но вы, вместо того, чтобы молиться на этот спасительный сук, сидите и ворчите, дескать, и кривой он, и грязный, и растет не так, и попе жестко, и писать хочется, и голодно, и холодно. И ерзаете, и скачете, и чешетесь, и сопите, пока под вами не подкосится, не подломится, не отвалится, не рассыплется. И вы не сверзитесь с высоты вниз. Вот все короткое время, пока вы будете лететь в этот низ, вас накроет как раз некоторое ощущение свободы. Не берусь предрекать, возможно, что восхитительное ощущение, если вы совсем слепы и не видите, куда летите. В общем, помощь вам потом вряд ли пригодится. Скорее услуги похоронного бюро.