Читать книгу "Рожденный в сражениях... - Сергей Хорев"

Широка страна моя родная, Много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек! От Москвы до самых до окраин, С южных гор до северных морей Человек проходит как хозяин Необъятной Родины своей. Всюду жизнь и вольно и широко, Точно Волга полная, течёт. Молодым — везде у нас дорога, Старикам — везде у нас почёт. Наши нивы глазом не обшаришь, Не упомнишь наших городов. Наше слово гордое «товарищ» Нам дороже всех красивых слов. С этим словом мы повсюду дома. Нет для нас ни черных, ни цветных, Это слово каждому знакомо, С ним везде находим мы родных. Над страной весенний ветер веет, С каждым днём всё радостнее жить, И никто на свете не умеет Лучше нас смеяться и любить. Но сурово брови мы насупим, Если враг захочет нас сломать, Как невесту, Родину мы любим, Бережём, как ласковую мать.

Но песни — песнями, а служба — службой. А медслужба, это такие драконы, что к ним лучше не попадать. Видимо бог и ЭИД хранили летуна. Бинты сняли, а там кроме небольшой, хотя и длинной царапины — ничего. Пришлось Родину, свалить все на бедного старика доктора. Что тот, совсем с перепугу ничего не соображал и как я, мол, не отнекивался, накрутил на шею все бинты, что у него были. Конечно, помяли, покрутили, постучали, но отпустили. Отпустили бедного молодца на расправу.

Командир отряда, майор Берг, ждал Сергея у дверей медчасти. И далеко не с распростертыми объятиями. Служба, как на флоте, так и для флота, имеет свои особенности, в том числе и лексические. Поэтому вместо приветствия и вопроса о состоянии его здоровья, пришлось Родину выслушать очень интересную лекцию о своем происхождении. А так же о происхождении некоторых летчиков и конструктивных особенностях их организмов. Генеалогическое древо получилось длинным и запутанным. Оставалось только удивляться столь обширным познаниям командира. Тем более что в личном деле, Родин был в этом уверен, таких подробностей быть не могло. Познания начальства видимо были безграничны. Пришлось лекцию прервать, а то Сергей уже начал опасаться за здоровье командира, лицо которого приобретало, по ходу монолога, цвет вареной свеклы. Способ он выбрал, наверное, единственно возможный в данной ситуации. Дождавшись, когда у начальства возникнет секундная пауза, дышать ведь тоже надо, как положено по уставу громко и четко, стоя по стойке смирно и поедая начальство глазами, выдал сакраментальное: «Никак, нет! Товарищ командир!»

Маленькие, серые, как балтийская волна, глаза Берга расширились до размеров, явно не предусмотренных природой. Набранный в грудь запас воздуха с шумом вышел, чуть ли не через уши.

— Что, никак нет? — вырвался вопрос из глубины командирской души.

— Не рожденный, а рождённый. И не сортире, а в стойле.

— Кто, рожденный? — Изумление командира было искренним и глубоким как Марианская впадина.

— Я. Товарищ командир!

— Что, ты?

— Я рождён в стойле. Матушка до дома не успела.

Наконец, командир, решил поинтересоваться здоровьем своего подчиненного.

— Родин. Ты случайно головой не ударился?

— Так точно, ударился. Только не головой, а шеей. Точнее по шее.

Берг с минуту смотрел на это явление природы, которое в документах официально именовалось летчиком-наблюдателем Родиным Сергеем Ефимовичем. Наконец, видимо связав это явление с окружающим миром и текущей обстановкой, расхохотался. Причем смеялся он так же самозабвенно, как только что разносил беднягу летнаба.

Отсмеявшись и вытерев выступившие от смеха слезы, Берг, все ещё улыбаясь, хлопнул Родина по плечу.

— Молодец. Уел командира. Так мне старому матершиннику и надо. Ладно, орел. Пошли в штаб. А по пути расскажешь, что там у вас произошло.

А что собственно было рассказывать? Удар, треск и тандемная установка приказала долго жить. Случилось все на высоте метров двести. Тяжелая летающая лодка без двигателя, это обычный утюг, и, как и положено утюгу парить, не способна. Резкое снижение, считай падение. Удар о деревья. Сначала правым крылом, а потом и всем остальным. Двигатель с передней опоры сорвало и накрыло кабину. Ну, а дальше — сплошное, его личное, Сергея Родина, везение. На словах все просто, коротко и понятно, а писать пришлось много, долго и нудно. Рапорт. Отчет. Доклад. Хорошо, что все, когда-нибудь, заканчивается. Закончился и этот день. Первый день Родина в этом мире. Для начала — недурственно.

За два года до этого

Темнота была странной. Когда начался перенос домена, тоже вспыхнула темнота. Но тогда это походило на то, как если бы кто-то выключил свет. Вот словно сидишь в кресле на балконе солнечным днем и вдруг закроешь глаза. Темно-то оно темно, но ты понимаешь, что рядом, вокруг, яркий солнечный свет. Поэтому в темноте нет черноты. А эта темнота была именно черной. Черной, жирной и…живой. При этом он понимал, что глаза его видят. Видят именно эту живую черноту. И в ней беспорядочно перемещались какие-то еще более черные сгустки. Но воспринимались они, почему-то, как искры. Густые черные искры. А сама чернота жила. Звуками. Точнее звуком. Монотонным, чуть слышным, но идущим, казалось, со всех сторон. И еще тяжесть. Странная, ощущаемая каждой клеточкой тела. Значит, есть тело? Значит, он уже не просто сгусток мысли в абсолютной черноте? Значит, жив? Звук изменился. Стал сильнее и приблизился, сконцентрировавшись в одном месте. В монотонности появился ритм. Не постоянный, рваный, но завладевший вниманием. В ритме было что-то важное, что обязательно нужно было уловить и понять. Темнота изменилась — в абсолютной черноте появились более светлые пятна. Медленно, очень медленно они формировались в серые образы, бесформенные, но заметные. Сама темнота тоже серела. Появилось ощущение тела. Ощущение чего-то материального, что и есть тело. Вместе с этим возникли чувства. Точнее, ощущение. Ощущение нестерпимого зуда, захватившего каждую частичку тела. Звук приблизился. Появилось непреодолимое желание закрыть глаза. Преодолевая непонятное сопротивление, сопровождаемое болью (боль?.. еще одно чувство), им удалось это сделать. Звук превратился в грохот, бьющий по ушам и идущий со всех сторон. И, наконец, темнота взорвалась. Взорвалась нестерпимым сиянием, ослепляющим даже через плотно прикрытые веки. И чудовищный голос, сменивший звук:

— Эй, славяне! Есть кто живой?

Пожар в судостроительных мастерских завода «Красное Сормово» начался в обеденный перерыв. Словно специально подгадал время, когда большинство рабочих и служащих находились в заводской столовой. В том числе и сотрудники пожарной охраны. Не было никакого предварительного задымления, запаха и дыма. Огонь вспыхнул сразу, быстро охватив сборочный цех. Когда тревожно заревел заводской гудок и с разных сторон раздались заполошные удары по пожарным рельсам, выскочившие отовсюду люди увидели рвущиеся из оконных проемов длинного и высокого кирпичного здания сборочного цеха языки пламени с космами жирного дыма. Мгновенная оторопь сменилась лихорадочной, но организованной активностью — кто-то бросился к пожарным щитам, кто-то к водонапорной башне. А часть людей рванулась к сборочному цеху — там оставались рабочие утренней смены — по пути хватая багры и пожарные топоры. Среди прочих бежал к цеху и шестнадцатилетний ученик токаря Андрюха Пантюшин. Длинный худой и быстроногий он опередил многих других и одним из первых оказался перед массивными распахнутыми воротами цеха, из которых с ревом вырывалось пламя. Кто-то закричал «Люди в огне!» и Андрюха, не раздумывая ни мгновения, закрыв голову полой рабочей куртки, шагнул в ревущее пламя. А потом рванули кислородные баллоны…