Читать книгу "Норвежский лес - Харуки Мураками"

Затем Рэйко сыграла песню «Битлз» «Norwegian Wood», сыграла «Yesterday», потом «Michelle» и «Something», потом исполнила «Here Comes The Sun» и «Fool On The Hill». Я выложил в ряд семь спичек.

— Семь, — сказала Рэйко, выпила вина и закурила. — Мне кажется, эти ребята действительно знают, что такое в жизни грусть и красота.

«Этими ребятами» были, конечно же, Джон Леннон, Пол Маккартни и Джордж Харрисон.

Она передохнула, раздавила сигарету, снова взяла в руки гитару и сыграла «Penny Lane», «Black Bird», «Julia», «When I'm Sixty Four», «Nowhere Man», «And I love her», «Hey, Jude».

— Сколько уже?

— Четырнадцать, — ответил я.

— Уф-ф, — вздохнула она. — Ватанабэ, может, ты сыграешь что-нибудь?

— Да я плохо играю.

— Да какая разница?

— Я взял гитару и неуверенно сыграл «Up On The Roof». Рэйко немного передохнула, покурила и выпила вина. Когда я доиграл до конца, она похлопала мне.

Потом она красиво исполнила «Pavane pour une infante defunte» Равеля (Ravel, Joseph-Maurice) и «Clair da lune» Дэбюсси (Claude Debussy) в переложении для гитары.

— Я эти две вещи после смерти Наоко разучила, — сказала Рэйко. — Музыкальные вкусы Наоко за рамки сентиментализма так и не вырвались.

Она сыграла несколько мелодий Бакарака. Это были «Close To You», «Walk On By», «Raindrops Keep Falling On My Head», «Weddingbell Blues».

— Двадцать! — сказал я.

— Я прямо как ходячий музыкальный автомат теперь, — радостно сказала Рэйко. — Видели бы это мои преподаватели из консерватории, попадали бы.

Она пила вино, курила и играла известные ей мелодии одну за другой.

Она сыграла около десяти тем босановы, исполнила мелодии Rodgers & Hart (Richard Rodgers, Lorenz Hart) и Гершвина, Боба дилана и Рэя Чарльза, Кэрола Кинга и «Beach Boys», Стиви Уандера, а также «Ue-wo muite arukou» (песня Кадзуми Ватанабэ; в 1963 г. В течение трех недель занимала первые места в хит-параде «Billboard» под названием «Sukiyaki») и «Blue Velvet», «Green Fields», в общем, играла все подряд. Порой она закрывала глаза, покачивала головой, подпевала себе под нос.

Когда вино кончилось, мы стали пить виски. Мы вылили вино из стакана в саду на каменный фонарь и опять наполнили его виски.

— Сколько там уже?

— Сорок восемь, — сказал я.

Сорок девятой Рэйко сыграла «Eleanor Rigby», а пятидесятой — снова «Norwegian Wood».

— Хватит или как?

— Хватит, — сказал я. — Ну вы даете!

— Ладно, Ватанабэ. Забудь теперь все эти мерзкие похороны, — сказала она, глядя мне в глаза. — Помни только эти. Здорово ведь было?

Я кивнул.

— А это в нагрузку, — сказала она и сыграла пятьдесят первой ту самую фугу Баха.

— Ватанабэ, позанимайся этим со мной, — сказала она тихим голосом, закончив играть.

— Так странно, — сказал я. — Я тоже о том же самом думал.

В темной комнате с задернутыми шторами Рэйко и я, точно делая что-то само собой разумеющееся, обнимались и жаждали плоти друг друга. Я снял с нее блузку, брюки и нижнее белье.

— Я, конечно, жизнь прожила странную, но что с меня мальчик моложе меня на девятнадцать лет трусики будет снимать, даже подумать не могла, — сказала она.

— Может, сами тогда снимите? — сказал я.

— Нет, сними ты, пожалуйста, — сказала она. — Только не расстраивайся, что я вся в морщинах.

— А мне ваши морщины нравятся.

— Я сейчас расплачусь, — тихонько сказала она.

Я касался ее везде губами и, находя морщины, облизывал их языком. Я взял в руку ее маленькую, как у девочки грудь, нежно поцеловал сосок, коснулся ее крошечного влажного и горячего леска и стал медленно им двигать.

— Нет, Ватанабэ, — прошептала она мне на ухо, — не там, это просто морщина.

— Можете вы хоть сейчас не шутить? — неодобрительно сказал я.

— Извини, — сказала она. — Страшно мне. Я ведь так давно этого не делала. Почему-то чувствую себя, как семнадцатилетняя девочка, которая пришла в гости к мальчику, а ее там раздели догола.

— У меня тоже такое чувство, будто я семнадцатилетнюю девочку совращаю.

Вложил свой палец в эту «морщину», я целовал ее шею и ухо и ласкал ее сосок. Когда дыхание ее стало прерывистым и шея слегка задрожала, я раздвинул ее худенькие ноги и медленно вошел внутрь.

— Только это, ты понимаешь? Чтобы я не забеременела, — сказала она, — а то неудобно как-то в таком возрасте забеременеть.

— Не волнуйтесь, можете не бояться, — сказал я.

Когда я вошел глубоко в нее, она задрожала всем телом вздохнула. Я сделал несколько движений, нежно поглаживая ее по спине, и вдруг совершенно неожиданно кончил. Это был неистовый, неудержимый оргазм. Прижавшись к ней, я несколько раз извергся в ее жаркое лоно.

— Простите меня. Не мог сдержаться, — сказал я.

— Глупый, что ты об этом думаешь? — сказала она, похлопывая меня по заду. — Ты что, всегда об этом думаешь, когда с девочками спишь?

— Да, вообще-то.

— Со мной можешь об этом не думать. Забудь. Забудь, и когда хочется, кончай, сколько хочешь. Ну как, хорошо было?

— Да, очень!

— Не надо себя сдерживать. И так хорошо. Мне тоже очень хорошо было.

— Рэйко!

— Что?

— Вам надо полюбить кого-то опять. Обидно же, что вы такая красивая — и одна.

— Ты считаешь? Я тогда об этом подумаю, — сказала она.

Вскоре я снова вошел в нее. Она извивалась подо мной, тяжело дыша. Обнимая ее, я медленно двигался, и мы с ней много разговаривали о том, о сем. Было ужасно здорово беседовать, войдя в нее. Когда я шутил, она смеялась, и колебания от ее смеха передавались мне.

Мы долго лежали так, обнимаясь.

— Как хорошо вот так лежать! — сказала она.

— Двигаться тоже неплохо, — сказал я.

— Тогда сделай это.

Я приподнял ее таз, вошел в нее поглубже и стал вращать телом, наслаждаясь этим ощущением, а в завершение этого наслаждения кончил.

В ту ночь мы занимались любовью четыре раза. Потом она несколько раз вздохнула и слегка вздрогнула всем телом, закрыв глаза у меня на груди.

— Теперь-то уж мне всю жизнь этим можно не заниматься? — сказала она. — Скажи, что да. Я тебя прошу. Скажи, чтоf я уже на всю жизнь назанималась, и больше можно не беспокоиться.

— Ну кто же это может знать наверняка? — сказал я.

Я предложил лететь самолетом, говоря, что это удобней, но она настояла, что поедет поездом.