Читать книгу "Рукопись, написанная кровью - Анна Данилова"

Тамара Троицкая».

Чайкин припарковал свою машину в тихом переулке позади консерватории и теперь, избавившись от теплого пальто и стянув с головы парик, отдыхал – курил, глядя, как Юля просто пожирает глазами какую-то рукопись.

А это на самом деле была рукопись, то есть листы, исписанные рукой отца Кирилла. Он подробно писал о том, чем им с Троицкой пришлось заниматься в С. начиная с 1994 года. Записки содержали в себе все телефоны и адреса, фамилии и клички агентов в С., Москве и других городах России – это были, судя по всему, люди, с которыми ему приходилось сталкиваться непосредственно. Было тут немало и о кандидате в президенты – Лазареве. И этот материал на сегодняшний день, по мнению Юли, стоил того, чтобы из-за него ломали копья. Из-за этих записок была убита молодая женщина, пусть и авантюристка, – Адель Сора, так талантливо разыгравшая перед Юлей роль душевнобольной клиентки, лишь бы только заполучить и привезти отцу откровения «священника».

Встречалась там и фамилия Крымов.

Из пожелтевших страниц выпали еще две фотографии: Троицкая с Кириллом и Кирилл, Лазарев и еще один молодой человек – все на том же вокзале Ватерлоо. Видимо, эти трое парней и Тамара учились в Лондоне, а может быть, отдыхали… В той, другой жизни.

Это была первая бандероль – от Троицкой Крымову.

Вторая бандероль, отправленная КРЫМОВЫМ КРЫМОВУ же из Парижа, была внешне очень похожа на первую – начало записок, но уже без фотографий.

– Я что-то не понял, – Чайкин вертел коричневый конверт, присланный Крымовым самому себе. – Как это?

– Я думаю, что он знал о том, что здесь его уже ждут, а потому решил подстраховаться и выслал эти бумаги из Парижа примерно за месяц, чтобы потом иметь возможность самому получить их в более спокойное время… Их было опасно держать при себе…

Поэтому-то он и сказал Берестову, что примерно через неделю всем станет известно, кто убил отца Кирилла… Он знал, что после опубликования рукописи многое из того, что произошло в последнее время в стране, объяснится; всплывут имена и связи руководителей центра, откроется и подлинная сущность деятельности отца Кирилла, и уж тогда Берестов сможет вздохнуть свободнее. Знал он и то, что отца Кирилла, уже настоящего, убьет Троицкая, и, только находясь в Париже, Крымов мог обеспечить себе алиби в случае полного провала, ожидая, когда же все это закончится…

Чайкин, уже потерявший надежду что-либо понять, потому что Юля, забывшись, начинала разговаривать с ним так, как если бы рядом находился более осведомленный Шубин, вскоре задремал. А Юля, листая страницы рукописи, почти физически ощущала, как эти бумаги жгут ей руки…

«Так продал Крымов Даниэлю Сора рукопись или нет? Раз она здесь, значит, он мог вместо нее отдать ксерокопию. Но это уже не сделка. А как же тогда? Неужели Крымов отказался от этой затеи, испугавшись последствий опубликования записок в отношении себя самого? Поскольку там фигурирует и его имя?!» Ей было страшно читать те строки, где упоминался Крымов, Юля боялась столкнуться с масштабами его деятельности.

Она дрожащими руками разорвала конверт, адресованный теперь уже ей – от Крымова.

«Юля, я в Париже. Вот мой телефон…»

Надо же?! Она с досадой отшвырнула записку: письмо опоздало почти на месяц! Прилетев в Париж, Крымов отправил ей весточку в надежде, что она будет его искать…

Значит, примерно такое же письмо ожидало ее и в Москве? А она, вместо того чтобы четко выполнять все его инструкции, потратила столько времени на Аперманис!..

И что теперь следовало делать с этой рукописью? Продать ее Лазареву? Ведь ПОКА еще тихо – значит, Сора даже если и купил одну часть рукописи, то еще не издал ее. А если так, то для Лазарева она будет представлять самую большую ценность на сегодняшний день. Больше того, его можно предупредить о том, что готовит против него Сора, и тогда Сора придет конец…

Юля ужаснулась собственным мыслям.

А что, если отнести всю эту макулатуру Крымову в больницу и посмотреть на его реакцию?

Это было все равно что подписать смертный приговор их чувствам, их романтической и такой неспокойной, полной страсти любви. Хотя сейчас, когда она держала в руках доказательства того, что любила вовсе не Крымова – такого, каким он был на самом деле, а образ, который она придумала себе сама и который боготворила, доходя до унижения, ей уже казалось, что никакой любви нет. Что вместо нее в ее душе образовалась черная, с рваными кровоточащими краями брешь, которую невозможно ничем заполнить… Что может быть невесомее и бессмысленнее пустоты?!.

Она повернула голову к окну и увидела мирно прогуливающихся по аллее людей. Они жили нормальной, размеренной жизнью, состоящей из простых и приятных вещей, таких, как семья и дом, работа, дети, любовь, наслаждения… Жили сейчас, этим днем и часом, не переживая за страну в целом, а заботясь о себе и своих близких автономно, в масштабе одной личности. И таких большинство, и от того, о чем они думают и как себе представляют свой завтрашний день, зависит и общество в целом, его потребности – политические, духовные, физические. А чем жила последнее время Земцова? О ком заботилась, кого обогревала своим теплом, кого кормила и кого любила?

Юля закрыла глаза от стыда за самое себя: она любила прежде всего себя в этой любви к Крымову. Любила образ женщины, которой пренебрегали, и упивалась этим по-мазохистски, получая от этого свою долю наслаждения. И ни о ком-то она не заботилась, никого не обогревала… Больше того, она забыла о самом дорогом для нее человеке – маме, которой так больше и не позвонила…

От этих мыслей ей стало нехорошо. Юля сидела в машине и представляла, что сделана почти из воздуха, – настолько сильно было ощущение того, что она внутри стала пустой. Потеряла ребенка. Потеряла любовь. Потеряла смысл жизни. Потеряла себя. Все разрушилось. Что оставалось делать?

– Леша… – она растолкала заснувшего Чайкина. – Отвези меня, пожалуйста, на почту. Только на другую.

Она сложила все крымовские документы, включая кредитные карточки (наличные деньги, которых оказалось чуть больше восьмисот долларов, она оставила себе, поскольку ее целью было представить все как ограбление, причем не без известной доли благородства со стороны грабителя), в новый коричневый конверт и отправила с почты, расположенной на окраине города, на имя главврача больницы, в которой находился Крымов. Зная о том, какие теплые у них отношения, и полагаясь на порядочность доктора Шпакова, она была уверена, что Крымов получит этот конверт максимум через три дня, а то и раньше.

Теперь надо было избавиться от рукописи. И она бы сунула ее в первый же мусорный бак, если бы не решила для себя, что не имеет на это права. Уж слишком велика была ответственность и та миссия, которую кто-то свыше возложил на ее хрупкие плечи.

От этих записок зависело, быть может, станет ли Лазарев президентом страны или нет. Но где гарантия, что тот же самый Лазарев или даже Крымов не вели двойную игру, работая одновременно на две секретные службы – на свою и иностранную? Тем более что сама Троицкая назвала Лазарева первым предателем: "…он был другом Харыбина, и этим все сказано…», "…в Штаты он попал, выполняя операцию по внедрению, а не наоборот…»