Читать книгу "Век тревожности. Страхи, надежды, неврозы и поиски душевного покоя - Скотт Стоссел"

Прадед продолжал работать до Второй мировой. Но когда коллеги стали уходить на фронт, его преподавательская нагрузка начала возрастать. «Это напрягало его еще больше, – писал впоследствии его лечащий психиатр, – и он нервничал и тревожился, сможет ли продолжать». У него накопилась хроническая усталость. Много лет он устраивал в своем кембриджском доме светский салон, а потом вдруг понял, что устал принимать гостей и общаться в принципе, необходимость контактировать с людьми превратилась в обузу. Он сообщил ректору Гарварда Джеймсу Конанту, что подумывает уволиться. (Тогда Конант попросил его остаться в должности декана.)

Весной 1945 г. у прадеда умер близкий друг. Уже достаточно беспокойный и нервный, Честер стал (по свидетельству жены) совсем «дерганым», а то и дело попадавшиеся в списках погибших фамилии бывших студентов только усугубляли состояние. Он, преподаватель с многолетним стажем, не мог больше готовить лекции. Несколько текстов для первого курса за него написала жена.

По настоянию семейного врача Роджера Ли прадед взял летом 1946 г. месячный отпуск. «После отпуска наступило улучшение, – свидетельствуют записи, – и следующий учебный год он продержался сносно». Однако весной его снова стала угнетать неспособность готовиться к лекциям, он беспокоился за их качество. Кроме того, ему не давала покоя незначительная финансовая проблема. Навалилась депрессия. Днем он еще справлялся с преподавательскими и административными обязанностями, но по ночам плакал от напряжения и тоски. Доктор Ли посоветовал ему урезать нагрузку, поэтому осенью 1947 г. Честер ушел с должности декана и вернулся на полную ставку на факультет управления, преподавать политологию.

С этого момента ухудшение пошло стремительно. К середине октября он был «изнуренным, нервным, расстраивался из-за лекций и чувствовал, что больше не выдержит». Он просиживал до двух часов ночи, редактируя тексты лекций, и все равно не мог заснуть, потому что его не устраивали конспекты, поэтому наутро он поднимался спозаранку, чтобы начать все заново. «Он начал думать, что совсем никуда не годится как лектор, – сообщается в медкарте из больницы Маклина. – Ему казалось, что другие преподаватели ведут занятия лучше, а он не держит планку». За неделю до того, как наконец впервые попасть в клинику, он стал «еще больше тревожиться» насчет лекций. Иногда он «горько плакал» и начал заговаривать о самоубийстве.

В «комментариях врача», записанных в карте при поступлении Честера в больницу, заведующий психиатрическим отделением сообщает: «Пациент производит впечатление много добившегося на профессиональном поприще, внимательного и заботливого в личной жизни. Сверхдобросовестный и чрезмерно самокритичный, высокоэнергичный и работоспособный человек, но склонный к прокрастинации. Много беспокоится, в анамнезе депрессия. В этой связи ему свойственна тревожность и навязчивые состояния. Возвращение с административной должности к преподаванию сократило объем личных контактов и деятельности, приносящей удовлетворение, расширив при этом простор для самокритики и мрачных самоуничижительных раздумий. Зависимость и уныние усилились. Предполагаемый диагноз – психоневроз, реактивная депрессия. Прогноз ослабления текущих симптомов достаточно благоприятный, однако будущая социализация под сомнением».

Если психоневротические расстройства и генотип, а также, в меньшей степени, жизненные обстоятельства Честера Хэнфорда схожи с моими, значит ли это, что и участь мне грозит схожая? («Будущая социализация под сомнением».) Неужели наследственность обрекает меня на такое же сваливание в штопор, если стресс станет невыносимым? Что было бы со мной, не прибегай я в разное время к доступным психотропным препаратам, трицикликам, антидепрессантам СИОЗС и бензодиазепинам, неведомым моему прадеду, которого болезнь скрутила до расцвета современной психофармакологии? Может быть, ксанакс или селекса избавили бы его от мучительных курсов электрошока и лечения инсулиновой комой, не говоря уже о тех месяцах, которые он провел, свернувшись стонущим клубком в кровати?

Наверняка, разумеется, сказать невозможно. При всех наших общих генах мы с Честером Хэнфордом все же разные люди, нас разделяют десятилетия и социокультурные условия, у нас разный жизненный опыт и разные стрессы. Может быть, Честеру Хэнфорду не помогла бы и селекса. (Как мы уже видели, клинические данные по СИОЗС довольно противоречивы.) И потом, кто знает? Может, и я вполне обошелся бы без торазина, имипрамина, валиума, дезипрамина, прозака, золофта, паксила, ксанакса, селексы, индерала и клонопина.

Но почему-то мне так не кажется. И поэтому сходство между мной и прадедом так меня беспокоит, заставляя задаваться вопросом: неужели преграда между «держаться» (как я сейчас и как Честер на протяжении долгих лет до нервного срыва) и «не выдержать» сложена лишь из поглощаемых мной химических препаратов, непостижимым и несовершенным образом воздействующих на мой генотип и удерживающих меня на краю бездны?

Первое пребывание прадеда в больнице Маклина было почти раем по сравнению с последующими. Семь недель он ежедневно посещал психотерапевтические сеансы, плавал, играл в бадминтон и карты, читал книги и слушал радио. Назначаемые ему лекарства – полный набор фармакологических достижений того времени[188].

На ежедневных психотерапевтических сеансах лечащий врач Честера пытался поднять самооценку пациента и снизить тревожность, развивая гибкость мышления. Постепенно, то ли из-за терапевтических бесед, бадминтона, медикаментов, отдыха от работы или просто по прошествии времени, тревожность отступила. (Лечащий психиатр Честера считал главной заслугой инъекции тестостерона и регулярную физическую нагрузку.) Из больницы прадеда выписали 12 апреля, уже менее угнетенного и не выказывающего суицидальных намерений. Однако прогноз психиатра в диагностическом заключении был неутешительным: несмотря на ослабление симптомов тревожности, склонный к волнениям темперамент, скорее всего, еще даст о себе знать.

И год спустя, 28 марта 1949 г., Честер снова оказался в той же больнице, «нервный, тревожный, угнетенный, с заниженной самооценкой», как отмечал заведующий отделением, а также страдающий «бессонницей и неспособностью сосредоточиться на работе». Накануне повторной госпитализации в Маклин он говорил семейному врачу Роджеру Ли, что хочет покончить с собой, «но ему не хватит духу». Доктор Ли посоветовал ему снова лечь в больницу.

На этот раз Честер освоился в психиатрической клинике гораздо быстрее и уже через десять дней стал, по мнению персонала, более спокойным. Однако жалобы у него остались такие же, как и в прошлое пребывание, – тревожность, нервное напряжение, сложности с подготовкой лекций и ощущение своей ущербности на фоне коллег[189].