Читать книгу "Притчи, приносящие здоровье и счастье - Рушель Блаво"

Шли годы. Астольф продолжал усердно молиться и исполнять свои обязанности по переписи книг. Аскольд жил в своем замке. Но настал черный год для всей Британии. Пришли с Севера на кораблях страшные воины в рогатых шлемах, стали грабить и убивать, сжигать города и деревни. И вот однажды ранним утром в монастырь, где монашествовал Астольф, прибежал гонец из замка Дорн, от графа Аскольда. Гонец передал, что к замку Дорн со стороны большого океана подошел корабль с воинами в рогатых шлемах и что граф Аскольд просит монаха Астольфа молиться за спасение их родового замка от нашествия разбойников. Услыхав эту весть, Астольф устремился к настоятелю, дабы просить у того позволения покинуть монастырь для защиты брата своего любимого. Настоятель же не только позволил Астольфу сделать это, но велел взять с собой тот самый золотой перстень с тремя изумрудами, который все эти годы украшал статую Богородицы в главном храме. Астольф исполнил волю настоятеля: взял перстень и направился через черный лес к замку Дорн, в котором не был уже много лет.

Вот уже должен был показаться над макушками черных деревьев холм с замком, но прежде еще встретил монах на лесной дороге семью крестьян, которая, как оказалось, бежала из окрестностей замка Дорн, потому что нынче утром на замок напали страшные воины в рогатых шлемах. «Замок отважно защищается, – сказал старик-крестьянин, – но силы явно не равны, а потому решили мы уйти куда подальше, бросив все…» И добавил: «Мы ведь не воины, мы простые крестьяне…» Еще быстрее, услыхав это, пошел Астольф по лесной дороге и вскоре был уже у подножия холма, на котором высились стены старого замка. Что же увидел добрый монах? А увидел он зрелище поистине ужасное: со всех сторон осаждали холм страшные воины в рогатых шлемах. Издалека казалось, будто большие тараканы заполнили собой все подступы к замку Дорн. «Как поступить? – размышлял Астольф. – Вступить в схватку с врагом и быть тут же убитым?» Так и решил монах, ведь для монаха мученическая смерть – благодать от Бога. Но тут Астольфу пришла в голову совсем другая мысль: «Я погибну, погибнет брат, замок разорят… Быть может, мне стоит сотворить молитву, а Бог рассудит, как мне быть дальше». Так и сделал Астольф. И только завершил он свою молитву, как в один миг на замок Дорн, на берег океана, на черный лес пал туман. Сначала испугался монах, но потом увидел, как ярким светом на среднем пальце правой его руки воссияли три изумруда с золотого перстня, некогда подаренного королевой старому графу Рудольфу Дорну. Изумруды осветили путь Астольфу. И пошел монах туда, куда указывал ему зеленоватый свет. Так дошел он до самого замка, возле которого в смятении сбились в кучу страшные воины в рогатых шлемах. Свет перстня попал на них. Смиренно тогда бородатые захватчики двинулись в лучике света к своему кораблю; зеленая дорожка вела их только туда. Сели воины на свой корабль и уплыли в дальнюю северную страну. С тех пор в Англии никто их больше не видел. Не знаем мы и какова была дальнейшая судьба Аскольда и Астольфа, не знаем, что стало потом с золотым перстнем, украшенным тремя изумрудами. Прошли века, от замка Дорн остались только развалины да та история, которая была рассказана некогда монахом по имени Роберт и записана с его слов другим монахом, история, которую рассказал мне мой дедушка, услышавший ее от своего дедушки, который, в свою очередь, от своего дедушки слышал эту историю.

Гришкина шкатулка

В заводе нашем фарфоровом народ подобрался в ту зиму самый разный: кто с вологодских лесов пришел, кто с Волги, а кто и с самого Юга – из города Ростова. Зима же выдалась морозная, да не просто морозная, а такая, какой прежде в здешних краях и не бывало. Мороз, говорили, будто был семьдесят градусов. Там вот тем, кто с Ростова, в ту зиму очень уж холодно было. Да что говорить про ростовских, если даже вологодские мужички, вечерами грея руки у нашей печки, бранили зиму на чем свет стоит. Дескать, уж на что в их лесах морозы сильные бывали, но о таких, как тут, даже старики им не рассказывали. Хорошо, что хоть барак наш стоял прямо подле цеха. Затемно еще проснешься да и скорей всю одежку, что есть, на себя натягивай, а то тепло, скопленное за ночь, вмиг вылетит – только дверь кто откроет. Одевались да вприпрыжку по морозу в цех, только на ходу успевали снега зачерпнуть, чтоб лицо протереть – вот и умылись вроде. В цеху-то хорошо, тепло: огонь повсюду – фарфор ведь в специальной печке готовится. В час обеденный даже голод не всякого бы заставил выскочить на мороз, чтобы до кухни версты полторы бежать. К слову сказать, в ту зиму нам и не приходилось бегать до кухни, потому что подрядчик был из наших, ярославских, а стало быть, добрый. Так вот, тот добрый подрядчик велел строго-настрого в обеденный час татарину Рахиму, что кашеварил на кухне, самому снаряжать возок и в цех щи подавать. Эх, живи не хочу времечко было…

Декабрь миновал, январь уже до половины дошел и прибился к нам в барак – откуда взялся только! – мальчик один: замерз он сильно, а потому в первый тот вечер ничего не рассказывал, только смотрел да слушал. И кашу кушал. Народ же в ту зиму в бараке подобрался хоть и разный, а все хороший – мужики все честные, работящие, зазря никого не обидят, но и своих в обиду не дадут, ежели кто да чего. Жалели мужики мальчонку, но не спрашивали ничего – пусть уж откушает, отогреется, а там, глядишь, и сам расскажет, кто он да откуда да куда направляется. Ну а коли никуда он не направляется, так и то ладно – пусть себе живет тут да радуется.

Только на следующий вечер, когда вернулись мы с цеха и сели к печке, поведал нам мальчик, что звать его Гришкою, что сирота он круглый, что жил в городе при сапожной мастерской да вот хозяина прогневал, испортив сапог куму хозяйскому. Силантий наш мальчонку-то и спрашивает:

– Что ж ты, Гришка, с сапогом кума хозяйского сделал?

Гришка весь тогда покраснел, но все же ответил:

– Дак ведь я, дяденьки, ничего не сделал. Только в сапог тот яйцо от курочки положил. Увидал, как курочка хозяйкина яичко то снесла, стащил его, а чтоб до утра спрятать где… Дак где ж там спрячешь? Вот и гляжу – сапог стоит, что кум подчинить велел. Сапог подчинили. Думаю я, кум ведь только завтра за им придет. Дак и положил яичко туда, утром, думаю, вытащу и продам дьячковой дочке. А кум хозяйский вечером возьми да и приди. Ладно бы пришел бы и ушел. Дак нет же, давай сапог примерять. Ткнул своей портянкой да как заверещит. Нога уж больно крепка оказалась, яичко разбилось, всю обувку снутри испортив. Хозяин тот мигом дознался, что да к чему. А как дознался, так меня на мороз взашей…

Смеялись мы над Гришкой и над кумом еще больше.

– Ты, Гришка, – сказал Силантий, – живи пока у нас. А весна придет, там сам смотри.

Так и стал Гришка в нашем бараке жить да поживать: по хозяйству помогал исправно, усерден был и тих. Велено только было Гришке не воровать – не принято у нас это было. Гришка и не воровал. Да только как-то раз ночью проснулся я и вижу, что в аккурат у самого того места, где Гришка наш спит, огонек такой голубенький, махонький, не яркий, скажу я вам, но и не то чтобы совсем не приметный. Потихоньку встал я, прокрался до Гришки, смотрю, а мальчонка держит в руках шкатулочку да говорит что-то тихо так, жалобно. Из шкатулочки-то той свет и шел. Слушаю дальше, а шкатулочка Гришке нашему тихо отвечает голоском будто бабьим, а то и девичьим. Слов вот только не разобрать было – уж больно тихо говорила шкатулочка. Ну, думаю, что делать-то теперь? Так бы оно и ничего, вот только любопытно уж мне стало сильно, как же эта шкатулочка такая махонькая, а с мальчонкою разговаривает. Решил я тогда не пугать Гришку, не лезть с расспросами, а до утра обождать. Так и сделал: прокрался назад к себе и лег.