Читать книгу "Реформатор - Юрий Козлов"

Никита как раз проходил мимо.

Его изумила оловянная пустота в глазах молодых людей, неприязнь, с какой те смотрели на стариков. Если старики двигались быстро, энергично, отважно пихали знамена и плакаты под нос омоновцам и прохожим, молодые люди как будто спали наяву: замедленно подносили ко рту бутылки с пивом, тупо рассматривали друг на друге татуировки, нехотя сторонились, пропуская к выходу на улицу спешащих на митинг стариков. Молодые смотрели на стариков так, как если бы те были существами с другой планеты. Старики тоже в упор не видели молодых, как не видит спешащий по своим делам человек мусор под ногами. Никита подумал, что или молодые люди собираются вечно оставаться молодыми, или же они не видят себя в этой жизни стариками (не верят, что можно дожить до такого возраста). А может, они, вообще, в упор не видят этой жизни, не считают ее ценностью. Поэтому им плевать, что старики (да и сами они) могут умереть с голоду.

Подрастающее поколение никак не «позиционировало» себя в новом российском обществе. В одной из своих статей Никита сделал математически-непреложный (как дважды два — четыре) вывод, что у такого общества нет будущего.

Или это какое-то особенное будущее, которое можно разглядеть исключительно сквозь специальные очки.

«Мне не нужны такие фотографии! — расслышал сквозь мушиный станционный гул Никита молодой женский голос, показавшийся ему знакомым. Голос, подобно золотой нити, прошивал серый, затвердевший от пота и дезодорантов, войлок летнего бытия. — Зачем вы тогда пишете, что на фотографиях сохраняется натуральный цвет глаз? — негодовала у кабинки моментального фото девушка с гладкими коричневыми ногами в голубой рубашке и шортах цвета хаки. — Разве это натуральный цвет?» — сунула под нос обслуживающей кабинку пожилой ханум в бархатном платье и тапочках глянцевый листик с неразрезанными фотографиями.

«Ты читай, что тут написан, — ханум тоже была не лыком (но и не золотой нитью) шита, — русский язык можешь читать? Написан, нет эффекта красных глаз, да? А у тебя какой глаз получился? Даже не знаю… — покачала головой. — У всех глаз как глаз, у тебя ненормальный какой-то. Иди сама разбирайся. Красный глаз нет, денег обратно не буду давать. Я не виноват, что у тебя такой глаз».

Никита сразу вспомнил Крым, ветер, Савву в голубой как небо рубашке, скалу, дельфина и… почему-то альбатроса, точнее большую белую птицу с самолетным размахом крыльев вспомнил Никита, будто бы крестово пролетевшую над скалой. Хотя, может, не было никакой птицы. Из памяти Никиты, как из волшебного мешка, вылетела эта птица. Со временем грань между реальной жизнью и волшебным мешком сделалась невидимой, как линия равнения на Господа.

Сейчас Никита Иванович уже сам толком не знал, что из жизни, а что из волшебного мешка.

Зачем ему увиделась эта птица?

«Здравствуй, Мера, — тронул Никита за плечо девушку, которой, впрочем, сейчас никак не могло быть меньше двадцати шести. — Давненько мы не виделись».

«Отойди, урод!» — не оборачиваясь, буркнула она.

«Урод?» — Никиту испугала мысль, что его уродство настолько очевидно, что девушки чувствуют это затылками.

«А… это ты, — нисколько не удивилась Мера. — Я тебя помню, мы гуляли в Ялте по набережной. Это было… — задумалась, махнула рукой. — Боже, когда это было… Где та Ялта, — усмехнулась она, — где та я, где тот ты и где… твой брат? — протянула Никите фотографии. — Посмотри на этот ужас».

«Мы все еще там, — ответил Никита, — и нам хорошо. Ты совсем не изменилась. А если изменилась, то в лучшую сторону. А я, ты права, урод».

«Неужели ты хочешь предложить мне туда вернуться? — в упор посмотрела на него, разрезав душный сумрак зелеными лезвиями глаз, Мера. — Каким, интересно, видом транспорта? Надеюсь, — с отвращением посмотрела по сторонам, — не на метро?»

На фотографиях, которые она протянула Никите, у нее были не красные, не зеленые, а… желто-оранжевые, как тюльпаны, как раскаленный песок, да к тому же светящиеся, как будто Мера была кошкой и ее фотографировали в темноте, глаза.

«Разве что на… дельтаплане», — сам того не ожидая, произнес Никита.

Причем здесь дельтаплан, ужаснулся он, откуда дельтаплан? Картина бытия распадалась, осыпалась, как мозаичное панно. Мир (как единое целое) более не существовал. Никита стоял один под дождем из цветных камешков. Классическое единство места, времени и действия сворачивалось в кощунственную спираль. Язык не слушался Никиту.

«Не обижайся, что я назвала тебя уродом, — засмеялась Мера. — Я думала это кто-то из этих, — презрительно посмотрела на рассевшихся на грязном полу — татуированных с серьгами — парней. — Ты не урод. — И добавила подумав. — Ты удод… Ушибленный дельтапланом, удод».

«Мне все равно, — пожал плечами Никита, — в сущности, речь идет об одной букве».

«Которая, как кадры, решает все, — перебила его Мера. — Удод — это замкнутая сущность. Урод — нарушение сущности и — одновременно — самостоятельная сущность, имеющая тенденцию к расширению. Удод — это хорошо и просто. Урод — сложно и плохо. Мир же устроен так, что в нем хорошо уроду, а не удоду».

«Потому что удода ему слишком мало», — сказал Никита.

«А урода — много, — продолжила Мера, — но мир не знает об этом. Мир не любит думать о хорошем, ничего не хочет знать о плохом».

Никита задрал голову вверх, как будто там мог пролететь простой и хороший удод. Но вместо удода под серо-голубым с подтеками потолком станции метро «Охотный ряд» увидел… железную руку судьбы.

Рука напоминала одновременно растопыренную пятерню и перочинный нож с (пятью) выдвинутыми на манер пальцев лезвиями. Тут были: ножницы, открывалка для бутылок, штопор, отвертка, и, естественно, нож.

Никита сразу понял, что рука судьбы сегодня к нему в высшей степени благосклонна, что он будет спать с Мерой, что Мера знает об этом и, более того, ей это по душе.

Рука судьбы ножницами пресекла нить добродетели (если таковая наличествовала) Меры, поставила Меру и Никиту, как мотыльков, на встречные курсы. Сама же уподобилась той самой свече, в пламени которой мотылькам предстояло сгореть.

Отвертке, по всей видимости, должен был уподобиться член Никиты. О штопоре и открывалке можно было не говорить. Какая близость без выпивки? Ну а лезвием было несовершенство мира. Никита уже ощущал, как оно (в который раз?) вонзается ему в сердце.

И еще Никита подумал, что если это та самая железная рука, о которой мечтает Россия, то такая рука (теоретически) может вытянуть ее из небытия.

Чтобы отправить в еще большее — абсолютное — небытие.

«Ну, — спросила Мера, — куда ты намерен меня пригласить?»

«К брату, — без колебаний ответил Никита. — Он живет один. Только заедем к нему на работу, возьмем ключи от квартиры. Здесь недалеко».

«У него там есть соленые грибы?» — спросила Мера.

«Соленые грибы? — растерялся Никита. Он не знал, есть ли у Саввы соленые грибы. — Если нет, мы купим, — пообещал он. — У него есть водяной матрас».