Читать книгу "Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина - Павел Басинский"

— Ты сама была проституткой, — напомнила молодая и глубоко, всей грудью вздохнула. — Двадцать батов — хорошие деньги! Это целый доллар. И о детях ты лучше помолчи. Забыла, за что ты здесь?

— А что мне было делать? — голос пожилой стал испуганным. — По возрасту меня уже не брали в бордель. Я работала массажистской в дешевой гостинице. Этот пьяный немец… В общем, он захотел… Резинки с собой не было. Я отказывалась. Он сунул мне сто марок, и я согласилась. Хотела мужа порадовать. Порадовала — через девять месяцев. Ребеночек родился хиленький. Он бы и так умер…

Пожилая завыла и стала биться головой о бетонную, плохо оштукатуренную стену. На черные, с сильной проседью космы посыпалась белая штукатурка. Волосы совсем побелели.

Ася смотрела на это с немым ужасом. Из того, что говорили эти страшные женщины, она разобрала только английское слово «drugs»[6], которое несколько раз повторил капитан Джинг, когда говорил с Вирским. Это же слово испуганно произнес «мальчик-тайчик», когда она показывала ему, как нюхают кокаин. А эти женщины говорили «drugs» отрывисто, гавкая, сердито тыкая пальцами в сторону Аси.

Значит, из-за этого весь сыр-бор?

В Москве сторож на стройке несколько раз подкарауливал их за курением косячков в гигантских бетонных трубах. Раз, изловчившись, он ухватил Асю за ворот куртки и отвел к участковому. Ну и что? Поругали. Домой, в школу сообщили. Мать отхлестала по щекам. Отец, как обычно, лежал пьяный, ему было все равно. В школе вообще ничего не сказали. Потом, правда, вызвали к директору, где сидел непонятного возраста, до синевы выбритый мужчина с усталым и неприятным лицом. Он пытался выяснить, кто продает школьникам «косячки». Так она и сказала! Еще произнес короткую лекцию о том, как малолеток сперва приучают к легким наркотикам, а потом сажают на иглу.

Ася долго и картинно плакала, клялась, что «никогда и ни за что», а после весело помчалась рассказывать обо всем ребятам.

За что ее бросили в этот бетонный мешок? Здесь нечем дышать и воняет мочой! Нужно действовать! Требовать российского посла! Она скажет ему, что она героиня Сопротивления, что ее благодарил сам Палисадов. Ее простят и отправят в Москву.

— I want Russian concul[7], — неуверенно произнесла она.

— Чего она хочет? — недовольно спросила пожилая тайка.

— Наверное, просит есть, — предположила молодая.

— Ну, началось, — вздохнула пожилая. — Смотри, чтобы эта девка не сожрала всех наших тараканов.

— Помолчи, — сказала молодая и подползла на коленках к Асе.

— Do you want to eat? — спросила она, пальцем показывая на свой рот.

— Yes[8], — сказала Ася.

Молодая проворно отползла в угол, порылась в ветхом тряпье, очевидно, служившем ей постелью, и притащила половинку кокосового ореха. Но вместо кокосового молока и белоснежной крошки, которые так нравились Асе, в скорлупе огромного ореха было нечто похожее на желтый йогурт.

— Йогурт? — осторожно спросила Ася.

Тайка кивнула и протянула скорлупу.

— Eat! Very good![9]

Ася мигом проглотила содержимое кокосового ореха. По вкусу оно напоминало подсоленный сливочный крем. Непривычно, но вкусно. Есть захотелось еще.

— Come here[10], — взглянув в ее голодные глаза, позвала молодая. Вместе они поползли в противоположный угол, где, нахохлившись, сидела пожилая. Молодая согнала ее злым жестом и показала на маленькую дырочку в бетонном полу. Потом взяла стоявшую в углу бутылку с пальмовым маслом и обильно полила вокруг дырочки. Затем накидала сверху грязного тряпья.

Ася наблюдала за ней, ничего не понимая. В глазах молодой заключенной горел охотничий азарт.

— Look![11]— с хитрецой в голосе произнесла она и, словно фокусник, отбросила в сторону тряпье.

Ася пронзительно завизжала. Возле дырочки кишели черные тараканы с прозрачными, как у жуков, крыльями, не прикрытыми панцирем. Молодая проворно набрала их полную горсть и с хрустом раздавила в кулаке. Затем вывалила содержимое в кокосовый орех, добавила пальмового масла и тщательно растерла камушком-голышом. Через минуту в скорлупе был тот самый крем.

Никогда еще Асю не рвало так мучительно. Скорчившись над «туалетом», она выблевывала не только растертых с маслом тараканов. Она извергала из себя все, что случилось с ней за последнее время. Потом, обессилевшая, в позе эмбриона, долго лежала на бетонном полу…

Перед закатом солнца пришла медсестра и, грубо проткнув вену одноразовым шприцем, взяла у Аси кровь на анализ. Через три дня поздно ночью за ней явились двое полицейских. Ни слова ни говоря, они отволокли ее в кабинет, где капитан, скрипя зубами от похоти, зверски изнасиловал ее на рабочем столе, потом избил и заставил отмывать столешницу от девственной крови. Ася подчинялась. Она не чувствовала боли. Ей казалось, что она умерла…

Глава двадцатая

Сон Вирского

Москва, девятнадцатый год… Холодно, голодно… Пусто. И он — не Родион, а почему-то Филипп. Филиппок Недошивин. Сын расстрелянного царского сенатора. Работает мальчиком в подпольной ресторации.

Ох и дурак же был отец! Ведь мог рассказать «товарищам» о своих былых заслугах перед социал-демократией. Глядишь, пронесло бы. Других проносило. Мог и до Ленина достучаться. Напомнить о встрече в Цюрихе. Нет. Гордый…

Только он, пятнадцатилетний Филиппок Недошивин, ничего этого не знает. Просто был отец — и нет отца. Нянька тоже была. Утром отнесла вещички на рынок и больше не вернулась. Много людей тогда бесследно пропадало. Кто считал?

За полгода после смерти отца превратились братья Недошивины, Платон и Филипп, в грязных, голодных, напуганных зверушек. И «уплотнили» их по причине отсутствия в огромной сенаторской квартире взрослых очень просто: пришли какие-то люди с комендантом района, составили какой-то «акт» и наутро выселили «монархических выкормышей» в старый дровяной сарай, в котором и дров-то не было.

Сдохли бы братики, если бы разбежались, не помогали друг другу. Сперва Платон играл на детской скрипочке на углу Тверской и Страстного, кой-какие крохи в сарай принося. Потом скрипочку продали, когда совсем стало невмоготу. Филипп так орал ночью от резей в животе, что пришел из дома «товарищ» и прибил его, сказав, что у него жена беременная и очень беспокойно спит. Затем вертлявый, как ужик, Филипп начал воровать карточки из карманов на заводских митингах, прикидываясь фабричным учеником. И получалось вроде хорошо, но однажды его все-таки поймали, крепко избили и сдали в милицию. Из милиции-то он сбежал. Прикинулся припадочным, рухнул на пол да так натурально корчился, что следователь выскочил за врачом, а Филиппок — за ним, тихо-тихо, ужиком, ужиком…