Читать книгу "Каменные клены - Лена Элтанг"

он оглядел меня с разочарованным видом; ну что, у тебя так ничего и не загорелось?

стоя у покрытых ржавчиной поручней норфолка, я смотрел на удаляющийся уэльский берег, на мелко кивающие краны в новом порту, похожие на шесть собачьих голов на шее испуганной сциллы,[156]на перевернутые рыбацкие лодки в блестящей тине, на витражные окна отеля на холме, полные раздробленного утреннего солнца

вишгард усмехался мне вслед, и я подумал, что все, что происходило со мной там, было вабилом[157]— парой крыльев, оторванных от мертвой птицы, ими машут в воздухе, чтобы приманить ловчего сокола, а потом прибирают его добычу, слышишь, саша сонли, ты всего лишь обманные пух и перья на моей дороге в ирландию

я прикрыл рукой слезящийся от напряжения глаз, он всегда слезится, когда я забываю, что он видит хуже правого, да чего уж там — совсем ничего не видит

тиресия наказали слепотой за то, что он кое-что лишнее подглядел, а у меня отобрали глаз за то, что я выпил лишнего, — и я сам отдал бы второй за то, чтобы проснуться рядом с александрой сонли

нет, вру — глаз не отдал бы, берите ухо, берите оба! останусь безухим лантанотусом, и что с того? вон, в платоновской федре, один конь тоже был глухой, зато не подчинялся бичу и стрекалам — выя у него была крепкая и крови преизобилие

* * *

ты разминулся с забавной посетительницей, сказал уайтхарт, как только я открыл стеклянную дверь, надо почаще бывать на работе, лу, а то нам всем пришлось за тебя отдуваться

эти люди — две женщины, уайтхарт и восемь мужчин, — с которыми мне приходится разговаривать в конторе, похожи как одиннадцать щитов, выкованных маммурием[158]по образцу небесного щита, и все одиннадцать — не настоящие!

к тому же они любят устраивать милые, беззлобные розыгрыши, так что я сначала даже слушать не стал, просто пошел за ширму, где у нас что-то вроде кухни, и стал натягивать синий комбинезон — на занятиях я обязан носить форму, хотя в ней я похож на погребального скарабея, на котором написано clapham drive well вместо имени умершего

когда я пришел сюда работать, то старался поменьше разговаривать, мне казалось, что все меня узнают и поглядывают с пониманием, ведь мои фотографии были во всех газетах — правда, только один день, сенсация была недолговечной: пьяный латинист виноват в аварии на юге графства! профессор римской истории влип в историю! три человека отправлены в госпиталь!

через месяц я понял, что они не читают газет, они смотрят телевизор, а по телевизору меня не показывали, потому что в тот же день отвезли в клинику и заперли в палате, подальше от журналистов

муниципальная система, подобно пеликану, быстро убивает своих непослушных детей, но, выждав положенное время, воскрешает их, накормив своей кровью, — город вышвырнул меня с работы через два дня, но полгода аккуратно платил доктору майеру за то, чтобы он выслушивал мои сны

какая еще посетительница? новая ученица? спросил я, проглядывая список занятий на неделю, девушек там не было, там почти никого не было — пока я занимался суконной лавкой, в моем списке осталось только двое юнцов и пожилая аптекарша

да нет, твоя квартирная хозяйка, фыркнул уайтхарт, молодая растрепанная дама в жакете, худенькая и сильно встревоженная, лу, что ты ей сделал? пальцы у нее так и прыгали по столу

моей квартирной хозяйке тысяча лет, сказал я, чувствуя, как влажнеет спина под униформой, моя хозяйка весит тысячу фунтов и никогда не тревожится, к тому же у нее голубая шерсть на голове

не голубая, это точно! сказала секретарша уайтхарта, у нее волосы цвета гнилых яблок!

цвета сырой умбры, машинально поправил я

так это была не хозяйка? озадачился уайтхарт, она меня обманула? а с виду приличная женщина, только немного не в себе, она так ласково произносила твое имя, я даже подумал…

а ты не думай, почитай Геродота, сказал я, заходя за ширму и стягивая проклятый комбинезон, обманчивы люди, обманчивы и их одежды

* * *

для чего она писала дневник по ночам, торопливо, путая имена, перевирая даты, сочиняя свои бестолковые книжные грехи — неужели для того, чтобы я поднимался к ней в спальню, запускал руку под подушку и читал? чтобы я попал в кабалу к этому тексту, к мелко посаженным буквам, похожим на птичек на проводах, чтобы я впал в замешательство, пристрастился к зеленым и красным чернилам, как опиумный страдалец, как последний дурак

я думал об этом, пока выводил машину из гаража уайтхарта, заводил ее ключом уайтхарта, проезжал под окнами конторы, где оставил уайтхарта, ошеломленного моей наглостью, и сворачивал на полуденную олд-клапам-стрит, забитую грузовиками

для чего она водила меня за нос, приучала к простудному вкусу непроизнесенной речи, неужели для того, чтобы я остался с ней и дал морочить себе голову, чтобы я жил с ней, давал ей полынь, похожую на завиток волос, — от головной боли, тимьян, похожий на ушко, — от боли в ушах, чтобы я остался насовсем?

об этом я думал, поворачивая направо на перекрестке с ламбет-роуд, проезжая набережную челси и сворачивая на запад на кольцевой развязке хогарт-лейн

для чего она приехала в лондон и пришла к уайтхарту, притворившись бог знает кем, и спрашивала обо мне — и у кого! у этого конторского балора, который открывает ленивый глаз лишь затем, чтобы выпустить облако ядовитого дыма

какая неосторожность! думал я все сто восемьдесят девять миль до самого кармартена, я заметил, что проехал порт-тэлбот только, когда у меня кончился бензин

для чего она искала меня — меня, который обокрал ее дважды, рылся в ее белье, принюхивался к ее письмам, смеялся над ее записками, толкнул ее в постель к сластолюбивой морской улитке сондерсу — да какую там постель! стол, немытый кухонный стол — и бросил одну на краю отчаяния, меня, который уподобился пеликану в пустыне собственной умеренности, меня, который заключил на нее пари

я думал об этом, когда свернул на вишгардском кольце налево, но вовремя спохватился и, вернувшись на сэндс-террас, миновал обрубленные античные торсы вязов, стоящих вдоль длинной харбор-стрит, и быстро скатился с холма к морю