Читать книгу "Локальный конфликт - Александр Марков"

На этот раз Алазаев не стал прибегать к такой тактике.

Рамазан собрал в пакет недоеденные орехи, взвесил его в руке, оценивающе посмотрел, встряхнул, проворчал что-то себе под нос, а потом нагнулся и стал ладонями сметать шелуху с мрамора в кусты. Шелуха застревала между плитами. Рамазан выковыривал ее или, наоборот, старался протолкнуть ее поглубже, чтобы она совсем стала невидна.

Воспользоваться небольшим пылесосом он не решался. То ли из-за того, что ему лень было идти за ним, то ли боялся прикоснуться к бытовой технике, считая ее порождением шайтана. Но телевизор-то он смотрел. А его состояние и вовсе было великолепным.

Остатки шелухи он просто сдул, усевшись на коленки и низко наклонив голову, будто пускал кораблики и старался наполнить ветром их паруса.

Довольный Рамазан отправился в дом, запихивая по дороге пакет с орехами в карман.

Дом был двухэтажный, то ли кирпичный, то ли железобетонный. Алазаев так этого и не понял, потому что стены дома старательно покрыли белой штукатуркой, а отколупывать ее, чтобы выяснить, что же под ней, Алазаеву хоть и приходило в голову, но реализовать эту идею он так и не собрался.

Сотрудничество с Кемалем приносило свои плоды. Он помогал освоиться в этой стране, за это почти не просил денег. Но его затея была ясна завербовать Алазаева. Когда же он придет предъявлять свои права? В любом случае это пристанище — временное. Из него можно угодить в тюрьму, а можно и избежать этой участи. Многое — не предсказуемо, но… Алазаев верил в способности Рамазана…

В комнатах можно было заблудиться, если ходить по ним без проводника или путеводителя. Алазаев смог исследовать лишь две трети дома.

Второй этаж чуть выдавался вперед, нависая над открытой площадкой, устланной мраморными плитами, как козырек, поддерживаемый четырьмя колоннами. Расстояние от края козырька до бассейна было метра два. С него можно прыгать в воду, как с вышки, при этом не опасаясь, что стукнешься о дно бассейна.

Алазаев развалился в мягком кресле, вытянув ноги и откинув голову на спинку, при этом лицо его задралось вверх, как будто он хотел рассмотреть что-то на потолке. Но глаза он закрыл. Это теперь была его любимая поза. На шее рельефно выделялся вздрагивающий кадык, руки раскинуты в стороны, кажется, что он прикован к креслу, а в кисти вбиты гвозди.

На невысоком прозрачном столике со сглаженными краями, чтобы не пораниться о них, если заденешь, стоял стакан со светло-коричневой жидкостью. Рамазан, увидев его, покривился, скорчил гримасу, точно хлебнул чего-то отвратительного или наконец-то понял, как плохо может пахнуть немытое тело. Лицо его покраснело, но в комнате была полумгла, и когда Алазаев, услышав шаги, открыл глаза, оторвал затылок от спинки кресла и посмотрел на Рамазана, то почти не разглядел его лица — вместо него было какое-то темное пятно, как будто Рамазан надел маску или тоже, по примеру своего командира, намотал на голову повязку, только не белую, а серую.

— Заходи быстрее и дверь закрой.

Кондиционеры поддерживали в комнате постоянную температуру. Здесь пока было немногим прохладнее, чем за пределами дома, но солнце постепенно нагревало воздух за окнами. Причем это происходило буквально на глазах. Свет заливал пространство, как расплавленная лава. Вскоре на улице можно будет сгореть, а в комнате температура останется такой же прохладной.

Алазаев потянулся за стаканом, обхватил его двумя пальцами, взболтнул один раз, а потом выпил залпом, подождал, пока напиток провалится в желудок, и только затем выдохнул в ладонь.

Второй коктейль за утро. Так и спиться недолго. А что тут еще делать, кроме как пить да загорать.

— Я, пожалуй, последую твоим советам, — сказал он, обращаясь к Рамазану, — не буду больше пить эту гадость. Забыл, как она называется.

— Гадостью и называется. Тебе напомнить другое название?

— Не. Не надо.

— Орехов хочешь?

Алазаев на секунду задумался, к удивлению своему понял, что хочет, кивнул, но Рамазан мог и не увидеть этого жеста, и тогда Алазаев подтвердил свое согласие словами:

— Давай. Ты-то мне компанию составишь? В смысле — орехи есть тоже будешь?

— Угу.

Рамазан полез в карман халата. Зашуршал полиэтилен.

— Шелуху стряхивай в пепельницу, а не на ковер. Понял?

— Угу, — Рамазан высыпал в ладонь Алазаева горсть орехов. — Ты опять целый день проваляешься на диване, а потом, когда станет прохладнее, пойдешь купаться?

— У тебя есть другие предложения?

— Алазаев, поверь мне, старость приходит очень быстро. Ты не заметишь этого.

— К кому это ты обращаешься? — Алазаев демонстративно обвел взглядом комнату, обернулся, забрался в кресло с ногами и заглянул за его спинку, чтобы проверить, не спрятался ли там кто-нибудь, потом посмотрел на Рамазана. — Здесь только я да ты. С кем ты разговариваешь? Здесь нет никакого Алазаева.

— Прости, я отвлекся. Так вот… э-э-э… Мухамад Али, ты не заметишь, как придет старость, — его голос перестал быть монотонным, в нем появилось что-то, напоминающее раздражение, легкое или умело скрытое. — Ни за какие деньги ты не вернешь годы.

— Тебе давно пора засесть за книгу. Я ее тоже прочитаю, но не трать только на меня одного свою мудрость. Ее слишком много. Я не смогу все понять, а мои скромные способности мешают мне стать твоим учеником. Ты зря теряешь время, пробуя меня чему-то научить… Как ты думаешь, как будет воспринято появление на улицах Метхака или в его окрестностях человека с замотанной головой, спутником которого будет такая уродина, как ты, потому что без тебя, извини, я никуда не пойду.

— С пониманием. Если одеться поплоше, можно милостыню просить. Думаю, дадут.

— Они подумают, что я твой близнец, который наконец-то накопил денег, чтобы сделать себе пластическую операцию и стать похожим на человека, а не на жабу. Может, ты все же решишься сделать себе такое же лицо, как у меня. Денег хватит. На паперти просить не придется.

— Я еще не видел твоего лица.

— Посмотри мой паспорт.

— Ты сам его поизучай, а то будешь спрашивать: «Кто это?», когда пойдешь бриться и увидишь свое новое лицо.

— Успею еще.

Рамазан разговорился. Прежде он не был таким словоохотливым, вероятно это был тот момент, когда он изливал из себя слова, предназначенные для целой недели или месяца, а после он вновь замкнется, будет молчаливо сидеть возле бассейна, поглядывать на барахтающегося в воде Алазаева (он же Мухамад Али) и жмуриться от солнечных лучей.

Прозрачные шторы, сделанные, казалось, из паутины, прикрывали окна. Напиток разливался по телу, разогревая кровь. Алазаев чувствовал, как она пульсирует по венам, проталкивается сквозь тромбы, как крот, роющий нору, или шахтер, вгрызающийся в породу. Тромбы рассасывались.

Он вновь откинулся на спинку кресла, взгляд уткнулся в потолок, но он был не в сравнении менее интересен, чем ночное небо, которое Алазаев видел, когда выходил из пещеры — там, в Истабане. Тратить время на созерцание потолка просто жалко. Алазаев закрыл глаза, прислушиваясь к той музыке, которую выводила кровь в барабанных перепонках.