Читать книгу "Мент: Рождество по-новорусски - Александр Золотько"

Он молча завел двигатель, вывел машину на дорогу и молчал до самого города. Обоих пассажиров высадил возле большого дома.

– Не обижайтесь, Юрий Иванович, – выходя из машины, сказал Владимир Родионыч. – Все нормально. Мы только расставили все точки над «i». Я вам искренне благодарен за то, что вы помогли нам все раскрутить. Я понимаю, что без вас мы никогда не вышли бы на Виктора Евгеньевича. Все нормально. Все правильно. Я…

Владимир Родионыч запнулся.

– Нет, я не рад, что вы у нас работаете. Я доволен, что имею возможность использовать такой эффективный и точный инструмент. И я бы не хотел потерять этот инструмент. Я готов даже, если нужно, повысить вам жалованье, коли вам не хватает того, что вы получаете. Не принимайте скоропалительных решений. Подумайте некоторое время.

Руки Владимир Родионыч не подал. Просто захлопнул дверцу. Инструментам, даже самым точным и эффективным, руки не подают.

– Если честно, – сказал Владимир Родионыч, глядя вслед рванувшей с места машине, – мне его даже немного жаль.

Полковник сразу не ответил. Он немного помолчал, и только когда «джип» Гринчука скрылся из глаз, сказал:

– Мне его очень жаль.

Через полчаса Гринчук сорвал одеяло со спящего Леонида. Тот сел на постели, щурясь от яркого света и пытаясь понять, что происходит.

– Подумал? – спросил Гринчук.

– О чем?

Гринчук сел на край кровати, в ногах. Липский автоматически поджал ноги.

– Ты должен был напрячь память и вспомнить, где твои похитители могли спрятать деньги.

– Я не вспомнил. Мне нечего вспоминать, – Липский проснулся окончательно. – Я вам уже говорил.

– Не жадничай, Леня. Не нужно. Подумай сам – у тебя есть все. У тебя есть деньги и власть. У тебя есть гораздо больше четырех миллионов долларов. Эти бабки только для меня такие большие, а у тебя…

– Не знаю я. Не знаю.

– Ты должен это знать. Денег не было ни у похитителей, ни у тех, кто тебя спас. Ни даже у того, кто все это организовал.

– Что? – резко поднял голову Липский. – Вы нашли…

– Знаешь такого – Виктора Евгеньевича? Он занимался охраной и всякой прочей фигней, – Гринчук встал с кровати и прошелся по комнате, словно занятый своими мыслями.

– Кажется…

– Он пару часов назад себе в голову стрельнул, прервал, так сказать, свое бренное существование. Если бы деньги уже были у него – он бы сбежал. Просто уехал бы. В сейфе у него лежало несколько паспортов. В том числе и импортных. А он сидел и ждал. И от страха, когда оказалось, что могут накрыть, застрелился. Где деньги? – Гринчук рванул Липского за футболку с кровати. – Вспоминай, урод зажравшийся! Где?

– Убери руки, мент. Я тебе уже сказал. Все сказал. Пошел ты на хрен, мусор! Я не знаю, где деньги. Они мне не говорили, – Липский рванулся.

Футболка разорвалась.

Липский упал на кровать.

– Совсем голову потерял? – выкрикнул Липский.

Гринчук вдруг успокоился. Улыбнулся даже. Леонид почувствовал, как от этой улыбки ему становится холодно.

– Голову потерял? – уточнил Гринчук. – Это не я голову потерял, это у тебя с головой проблемы…

– Угрожаешь?

– Зачем? Наоборот. Я тебя спасти хочу. Знаешь, что вчера делала твоя мама?

– Трахалась опять с кем-то? – зло спросил Леонид. – Не с тобой?

– Не со мной, – покачал головой Гринчук. – И не знаю, трахалась ли вообще, хотя о матери я такого не говорил бы.

– Матери… – проворчал Леонид.

– Твоя мать решила сыграть ва-банк. Ты ведь у нас немного пострадал психически, такая травма для юной психики… Вот заботливая мама решила провести твое освидетельствование на тему психического здоровья. И даже стала договариваться с доктором. Если консилиум соберется, то тебя признают идиотом на всю оставшуюся жизнь. И она будет тебя опекать не год, чего ты так боялся, а всю жизнь. Ты будешь находиться в дурдоме, может быть даже очень хорошем дурдоме, где-нибудь на Багамах, с видом на море, а мама будет тратить твои денежки. И очень заботится о тебе. Соображаешь? – Гринчук прислонился к стене и скрестил на груди руки, демонстрируя совершеннейшее спокойствие.

Леонид недоверчиво покачал головой.

– Не правда.

– Отчего же? – осведомился Гринчук.

– Она этого не сможет…

– Прекрати, Леня. Почему она этого не сможет? Из материнских чувств? Или по закону? Так для вас законы не писаны, милый. И к тому же, по закону ей никто не может помешать. Понял? Никто. Она, обеспокоенная твоим состоянием, обращается к врачу. Тот помещает тебя в клинику, а там ты и сам забудешь, нормальный ты или нет. Возражай, Леня!

Липский сжал свои щеки руками. Его глаза неподвижно смотрели перед собой, а тело начало раскачиваться.

– Она… – пробормотал Липский.

– Именно. Она. Она очень хочет быть богатой и влиятельной. И года ей не хватит. А тебя будут очень старательно лечить. И никто не сможет помешать твоей матери тебя любить и лечить. Никто. Кроме…

Липский не сразу осознал это «кроме». Но когда понял, жадно посмотрел на Гринчука:

– Ты сказал…

– ВЫ сказали.

– Вы сказали, что…

– Тебя могу выручить я, – кивнул Гринчук. – И, похоже, только я. Понимаешь, кроме любящей мамы твое освидетельствование могу организовать я. Совершенно законно. В принципе, это может сделать следователь, который ведет это дело, но он с тобой, я полагаю, разговаривать не станет. Он тебя лично не знает. Никто из ментов тебя лично не знает. А уж ты и подавно не знаешь никого, кроме меня. Охрана ваша, во главе со Шмелем, не в счет. У них нет официального права на такую фигную.

– А я сам?

– Нет, ты еще несовершеннолетний. Через годик. Или по моему направлению. И если у тебя будет официальная бумага о том, что ты скорее нормален, чем нет, то твоей маме останется только год о тебе заботиться в расчете на твою взаимность, – Гринчук снова улыбнулся, на этот раз почти по-человечески.

С пониманием.

– А если я не вспомню…

– Тогда я подскажу эту мысль твой маме, – охотно пояснил Гринчук. – Пока с ее знакомым врачом побеседовал и отговорил мой угрюмый подчиненный прапорщик Бортнев – ты его знаешь – но все ведь возможно переиграть. В принципе, я с самого начала мог бы договориться с ней. Но она не сможет отдать мне четыре миллиона долларов сразу, в одной сумке. Нужно будет подождать, пока она соберет, а там она чего-нибудь придумает, сбежит, не дай бог. Мороки не оберешься. Но, если ты не вспомнишь, придется играться с твоей мамой и тянуть из нее деньги в рассрочку.

Леонид сидел, глядя в пол.

– Я бы мог еще подождать, – сказал Гринчук, – но сегодня был найден основной организатор, на этот раз – точно, а не подстава. Завтра у меня могут потребовать дело закрыть. И тогда между тобой и твоей мамой никто уже не встанет. Никто не отмажет тебя от дурки.