Читать книгу "Последняя молитва шахида - Александр Тамоников"

– Я совершил непоправимую ошибку, старый осел.

Так и есть. Произошло нечто страшное.

– Мне сказали, пусть русский напишет письмо о выкупе. Они передадут куда надо, получат деньги, отдадут мне. Тебя отпустят. Ты написал. Я отнес. Когда старший, Али, прочитал твой письмо, долго смеялся. Я не понимал, почему он смеется. Он спросил: «Так ты хочешь за своего раба всего десять тысяч?» Я ответил: «Да». Он, этот Али, долго смотрел на меня. Смеяться перестал. «Хорошо, – сказал, – я покупаю русского. Вот тебе деньги». Он дал пачку: «Бери, если тебе больше не надо». Тут я понял, ЧТО наделал. Но что было делать? Меня проводили до дороги. Я пришел сюда. Вот так.

Невозможно описать состояние Сергея, узнавшего страшную, губительную новость. Он отвернулся от старика.

– Русский? – виновато позвал чеченец. – Они придут завтра, к вечеру. Сегодня ночью… уходи.

Сергей резко, вызвав острый приступ боли, повернулся к старику.

– Ты отпускаешь меня? – впервые капитан обратился к Кирхану на «ты».

– Да. Ты же не убивал никого из мирных, и потом, тебя заставили быть здесь. Ты не враг. Если попадешь к тем, у кого я был, тебе не жить. Иди.

– А ты? Тебе ничего не сделают?

Антонов не подумал тогда: куда идти, сколько предстоит пройти и сможет ли он вообще уйти. Он думал о судьбе этого старика чеченца. Тяжело раненного в душу этой проклятой войной, но оставшегося после всего, что он перенес, ЧЕЛОВЕКОМ.

– Ай, что они мне сделают? Отдам деньги, скажу – нет пленный, умер. Пей отвар, я приготовлю одежда, хлеба, сколько смогу. Ночью пойдешь. Я покажу, куда.

Он, сгорбившись, тяжело вздыхая, медленно вышел.

Дверь на этот раз на ключ не закрылась.

Сергей поднялся. Все вокруг поплыло, и он чуть не рухнул на пол, удержавшись за дугу кровати. Боль многократно усилилась. Тошнота вызвала рвотные позывы, но не вырвало. Так и стоял капитан, пересиливая боль и слабость.

Потом были сделаны первые шаги. Адаптировался Сергей быстро, сравнительно быстро. Воля к свободе заставляла организм набирать силы. Вскоре он смог медленно передвигаться по подвалу, и делал это уверенней с каждым шагом. Боль разрывала череп, и ее усиливал бьющий кувалдой проклятый припев:

Увядающая сила, умирать так умирать,

До кончины губы милой я хотел бы целовать…

Все рухнуло в одно мгновение. То ли старик перепутал время, когда его, Антонова, должны были забрать боевики, то ли они решили изменить свои планы, но появились бандиты в этот же вечер.

Сергей стоял возле кровати, когда дверь открылась и подвал наполнился ослепляющим светом нескольких мощных фонарей.

Антонов закрыл рукой глаза и услышал:

– Так вот он какой твой русский, Кирхан? А ты говорил, что сильно контужен, лежит без движения? А, Кирхан? Смотри, как лежит твой раб. Хотя уже мой раб. Эй, ты, свинья, опусти руку!

Пришлось подчиниться. Руку Антон опустил, но глаза открыть не мог.

– Что щуришься? Свет не нравится? Темноту любишь? Будет тебе темнота.

Говоривший обратился к кому-то на своем языке, отдавая, видимо, приказ. Сергей не смог увидеть, как к нему подошли двое. Он почувствовал сильный удар в солнечное сплетение и затем, когда согнулся от перебившей дыхание боли, еще один по затылку. Голова «взорвалась», в глазах вспыхнуло пламя, и он потерял сознание. Но между ударами капитан Антонов успел услышать голос старика Кирхана:

– По голове не бей. Болит голова у него…

Больше старика Сергей не видел, а теперь никогда и не увидит.

Последним пристанищем в его жизни скорее всего станет эта провонявшая испражнениями, узкая и глубокая яма.

Когда Антонов очнулся в этом каменном колодце, то понял, подсознательно почувствовал, что отсюда ему, российскому офицеру, выхода не будет. Он сидел на камнях и не мог вытянуть ноги. Но тогда, в первый день заточения, это обстоятельство не задело Сергея. Важнее было другое. Он мог прислонить свою пылающую огнем голову к холодным, влажным стенам. Это немного ослабило боль. Хотелось пить, но спросить было не у кого.

Сергей слышал чужую речь, но им, пленником, пока не интересовались. Он лизал камни, собирая мельчайшие капли проступающей среди них влаги. О пище Антонов и не вспоминал. Есть не хотелось. Одна мысль о еде вызывала приступ тошноты.

Затем наверху послышалось шуршание гальки. Кто-то или проходил мимо, или приближался к яме.

Может он, этот кто-то, нес ему воду?

Над решеткой повисла бородатая физиономия. На едва понятном языке она спросила:

– Эй! Неверный! Слышишь, да? Че молчишь, да? Проси че хочешь?

– Пить.

– Не слышу.

– Воды, – громче ответил Сергей.

– А-а! Сейчас, подожди, дорогой. Будешь пить.

Антон смотрел наверх, ожидая, что оттуда спустят сосуд с водой, но вместо этого вниз, прямо ему на голову, ударила струя мочи. И неестественный смех наверху, за решеткой:

– Что, русский? Напился, да? Еще хочешь? Говори, да?

– Напился, спасибо, сука, – ответил Сергей.

– Эй! Не слышу.

– Чтоб тебе, козлу горному, в рот дерьма наложили!

– Смелый, да, гяур? Давай, борзей! Себе хуже делаешь! А насчет воды? Смотри, еще захочешь, зови. Приду, ха-ха. Могу не один.

Со смехом физиономия убралась.

Сергей выругался. Будь он сейчас на воле и в порядке, вырвал бы он яйца этому абреку. Перевел бы, скота, в евнухи. Но мгновенную ярость погасила головная боль. Антонов вытер лицо и прислонил висок к прохладной стене.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

На вторые сутки ему сбросили веревку. Сергей, по приказу сверху, обвязался ею. Его подняли и повели в дом.

Там, на кошме, лежали пятеро мужчин. Они курили кальян, и облако дыма от анаши густым туманом стелилось по комнате.

Антонов стоял у дверей. Позади него два рослых араба. То, что они уроженцы Ближнего Востока, было видно по их одежде, отличной от национального одеяния чеченцев.

Четверо из лежащих, казалось, никак не реагировали на появление пленника, смотря своими одурманенными, ничего не соображающими глазами куда-то в вечность. Но пятый, с безобразным шрамом через всю левую сторону лица, единственным мутным глазом внимательно и злобно смотрел на Сергея.

И от его взгляда веяло опасностью. Что-то этот урод явно задумал. Но что?

Ответа долго ждать не пришлось.

«Урод», как назвал про себя человека со шрамом Антон, поднялся, медленно подошел к пленнику, ни на секунду не отводя от жертвы горящего безумием взгляда.

Он остановился вплотную перед капитаном. Заговорил, и из его рта ударило неприятным запахом гниющих зубов, лука и чеснока.