Читать книгу "Инспекция. Число Ревекки - Оксана Кириллова"

смотреть запрещено. За водой и в туалет строго по одному. Работать. Сейчас пойдет вал.

И Манци вышла.

Всем заключенным, не задействованным на работах вне лагеря, было строго запрещено покидать бараки. Остальных отправили на работы в обход платформы. Даже уборные в том месте, с которого было видно платформу, временно заколотили. Всякий контакт с прибывающими был запрещен под угрозой немедленного расстрела. Ни один из бескрайней толпы не должен был узнать, куда их ведут.

* * *

Транспорты продолжают прибывать. Платформа не пустеет ни на минуту. Не успевают уйти одни, как уже слышится протяжный свисток следующего состава, который везет новую партию венгерских мучеников. На платформе селекций нет, всех гонят в газ, только у развилки вытаскивают молодых и сильных, которые идут без детей. Их отправляют пока в цыганскую часть.

Вначале задымил четвертый крематорий. Вместе со столпом искр из его труб валит серый тягучий дым, которым молча дышит округа. Он разносится ветром по всему лагерю, пробирается в легкие, раздирая горло, заставляя слезиться глаза. И вот уже из остальных труб валят такие же грязные рваные клубы. Они соединяются над лагерем в одну бескрайнюю грозовую тучу, укутывают бараки, плотной пеленой покрывают аппель и поля за колючей проволокой, берут в мутный тягучий плен сторожевые вышки, надежно прячут от солнца проклятое место. Во всех бараках наглухо закрыты окна, все щели проложены мокрыми тряпками, но дым все равно проникает в помещения, лижет глаза, слизистую, заползает в рот, пляшет в легких. Не справляются крематории с потоками венгерской реки.

И начинает пылать во рвах.

Ревекка сидит перед вещами, раскачиваясь на месте, она смотрит перед собой, но не различает вещи, вместо ярко-зеленой вязаной кофты она видит пятно в грязном дыму. Она поднимает лицо и смотрит на Ядю. Взгляд Яди устремлен к окну, в нем нет осознанности, он безумен, как и у всех в эти дни.

За окном лагерный оркестр играет «Веселую вдову». Стылым взглядом уставились на свои инструменты музыканты. Руки перебирают струны, двигают смычком механически.

Под эти звуки движется гигантская похоронная процессия.

Люди идут и днем и ночью, освещенные бледными лучами прожекторов, которые теперь с трудом пробиваются сквозь плотную дымовую завесу. Продолжается великий исход в газовые камеры.

Работа в бараках «Канады» идет круглосуточно. Едва измученная дневная смена уходит, как на ее место тут же заступают девушки из ночной. Грузовики – те же, которые возили дрова и уголь, – привозят с платформы чемоданы, сумки, мешки и тюки. Раскрасневшиеся шоферы выскакивают, быстро помогают девушкам выгружать добро перед бараками и тут же уезжают прочь. Девушки под крики капо поспешно утаскивают все внутрь, торопясь освободить место для следующих вещей. Они знают, что новая партия уже едет.

Бараки «Канады» завалены до самой крыши. Никто уже не проверяет дотошно каждый шов и подкладку. Едва прощупав и прохлопав вещь, руки отбрасывают ее и тянутся к другой. Но все равно находят не счесть валюты, золота и драгоценностей. Девушки отдают должное венграм: те проявили смекалку – ценности находят не только в одежде, но в бутылках с мутными настойками, в банках с консервами и вареньем, в колбасах, запеченными в хлебе. Ревекка находит золотую подвеску в душистом мыльном бруске, и то лишь потому, что он лежит завернутый в меховое манто, – зачем же еще прятать мыло в мехах, если нет в нем чего-то ценного. Она кидает куски мыла в сундук, а подвеску в мусор. Осознав, встает и как чумная идет поменять их местами. Да впрочем, никто не замечает ошибок.

Между кучами снуют те, кто собирает рассортированную одежду и стаскивает к стене – там ее запихивают в мешки. Внутрь забегают девушки, которые уносят эти мешки в бараки, отведенные под хранилище. Совсем скоро мешки отправятся в рейх. Отныне ни один эшелон не уходит из лагеря пустым: прибывающие транспорты забиты людьми, убывающие – их добром. Великому рейху не на что жаловаться – вещи отменного качества. Венгерские евреи берут с собой все лучшее, что у них есть: новое шелковое белье, дорогие меха, кожаную обувь, тонкие рубашки, элегантные платья, модные шляпки и сумочки, косметику, деликатесы. «Если уж разрешено что-то взять с собой в новую жизнь, то это должно быть самое ценное», – думают они. Эти мысли угадывают и немцы, позволившие «переселенцам» брать с собой сколько угодно добра.

Рабочие тянут на спинах огромные мешки, одуревшие капо носятся между ними, подгоняя и криками, и хлыстами. Воспаленные глаза слепят прожектора и багровые отблески из печных труб. Женщины на сортировке – механические куклы с застывшими лицами, лишь руки продолжают быстро двигаться. Ревекка ворошит очередной тюк, связанный крепким узлом: много одежды, несколько книг, мешок из плотной ткани с колбасой, салом, хлебом, консервами и бутылкой настойки, обмотанной мягкой тканью. Она откладывает провиант в сторону, его тут же утаскивает проходившая мимо девушка. Ревекка знает, что та даже не притронется к еде: все они сыты более чем. Пока обычные заключенные, запертые в бараках, изнывают от голода, женщины из «Канады» в эти дни буквально ходят по еде. Колбасы, хлеба, солонина, свиные окорока, конфеты, плитки шоколада, мед, орехи, сухофрукты, кули с крупами, сахаром, мукой, макаронами, специями, банки с мясными и фруктовыми консервами, чаем и кофе, бутылки с наливками, настойками и ликерами… Все это стаскивается в отдельные бараки, но по пути теряется, просыпается, роняется, да так и остается лежать на земле, так как нет ни секунды свободной, чтобы остановиться и поднять то, чего и так уже в изобилии и что портится на продовольственных складах из-за неимоверной жары.

Ревекка нащупывает что-то твердое в одежде. Она встряхивает длинное шерстяное платье, и из него вываливается кукла. Не вставая, она поворачивается, чтобы швырнуть куклу в кучу с детскими вещами. Замирает на мгновение, вдруг вглядывается в тот ворох: платьица, рубашечки, шортики, туфельки, сандалики, куклы, медвежата, мячики… К горлу вдруг подкатывает приторный ком. Ревекка делает глубокий вдох, борется с дурнотой, но от глотка едкого дыма становится только хуже. Она кидается к выходу, едва не сбивает по пути девушку с очередным тюком одежды. Вылетев во двор, Ревекка лишь успевает отбежать от входа – сильная судорога складывает ее худое тело пополам. Она ухватывается за стену барака, ее обильно тошнит венгерскими колбасами. Не разгибаясь и тяжело дыша, Ревекка дрожащей рукой вытирает рот. И видит, что в другой руке по-прежнему зажата кукла. Широко раскрытые пластмассовые глаза не мигая смотрят на нее, яркий розовый рот расплывается в насмешливой улыбке. Ревекка швыряет куклу в лужу рвоты и бредет обратно в барак.

* * *

Уже три недели крематории работали на полную мощность. Без перерыва гудели и полыхали все печи, трещали костры во рвах. Густой дым душил и разъедал глаза всякого, кто хотя бы пытался разглядеть происходящее за проволокой. Венгерские транспорты продолжали прибывать. Ядя попыталась сосчитать количество составов за день, но после третьего бросила это дело.

– Конец света – он такой… – уставившаяся на поток людей Ядя замялась, подбирая нужное слово, – простой.

И она обернулась и вопросительно посмотрела на остальных, будто испрашивала разрешения назвать происходящее таким неуместным словом.

– Что ж за гарь вонючая? Глаза прямо режет, – Ирена в очередной раз вытерла лицо мокрым платком.

– Тела во рвах начали поливать какой-то дрянью, чтоб горело лучше, – спокойно пояснила Ядя, снова уставившись в окно.

– Куда ж еще лучше? Жара страшная, хоть бы дождик пролил. Лето поганое, эсэсовское – ни одного дня дождливого, – заворчала Ирена.

– Ветерок бы, чтоб разнесло этот проклятый дым.

– Тут и ураган не справится. Густо так, что топором рубить можно.

– Есть новости из женского?

– Тихо там, все сидят по баракам, никого не выпускают. Только штубовые за супом выходят да дежурные парашу выносят.

– Видели, у развилки поставили дополнительные таблички на венгерском? «В дезинфекцию».

– И ведь верят.

Ревекка не понимала, как можно было верить, когда каждый сантиметр в лагере пропах мертвечиной, вдоль дороги лежали штабеля дров, а у входа валялись пустые коляски и стариковские трости.

– Юрек сказал, что начальство не рассчитывало на такой вал, даже газа не хватает… – голос Беаты судорожно прерывается.

– Елену