Читать книгу "Даниэль Друскат - Гельмут Заковский"

город — рука об руку». Люди из Ретвица, зажав в окоченевших ладонях горячие кружки, скоро допили чай, бригадир бросил в пепельницу окурок и сказал:

«Ну что ж, пошли, посоревнуемся с альтенштайнцами за корзины, мешки и секунды», — или что-то в этом роде.

В этот момент Друскат взглянул в окно и, как назло, обнаружил, что благородное состязание находится под угрозой. Дело в том, что альтенштайнские крестьянки — во всяком случае, большинство из них — собрались в город. Оживленно переговариваясь, они сгрудились на автобусной остановке, целая дюжина, а то и больше, по-праздничному разодетые, на плечах меховые воротники, даже целые лисьи шкуры с хвостом и головой, поверх пучков шляпки, в руках корзины и сумки — собрались, значит, в обычное субботнее турне по магазинам и в парикмахерскую, точно на полях делать нечего.

Прямо кулаки чешутся — Друскат и впрямь треснул кулаком по столу, ретвицкие только и успели сказать «ну-ну», а он уже вскочил, нахлобучил на голову засаленную шапку, хлопнул дверью и огромными скачками побежал через площадь к остановке. Крестьянки опасливо сбились в кучу, и только одна из них, «корова-заводила», как ехидно прозвал ее Друскат, короткошеяя Цизениц, стояла впереди, отдельно от всех, расставив толстые, похожие на пеньки ноги. Она упрямо глядела на Друската, держа перед животом, как щит, хозяйственную сумку.

Друскат сердито погрозил пальцем и крикнул, что письменно объявлял и в личных беседах просил в эту субботу выйти в поле. Даже через общинного курьера ежедневно оповещал, что в разгар страды эти окаянные выезды в город нужно отложить. Разве не так? Цизенициха воинственно задрала подбородок и подняла брови — глазки ее почти скрылись в жирных щеках — и пронзительным голосом заявила: кому, дескать, охота картошки, пусть изволит ее выбирать, городским не вредно разок прочувствовать, как тяжел крестьянский труд, миновало то времечко, когда женщин в деревнях угнетали, им, мол, и без того досталось, пока с собственными мужиками совладали, теперь никому не след терпеть издевательства председателя, они едут в город, и баста. Голос у нее сорвался, а когда она под конец крикнула, что они-де никому не позволят лишить себя своих завоеваний, крестьянки хором поддакнули.

В этот момент подъехал рейсовый автобус, дверь открылась, двое односельчанок услужливо подхватили толстуху Цизениц под руки, чтобы помочь ей взгромоздиться на подножку, следом собирались взять штурмом узкую дверь и остальные. Но Друскат опередил их и, сделав гигантский прыжок, блокировал дверь.

«Марш на картошку, — заорал он, растопырив руки. Потом гаркнул шоферу: — Трогай!»

Для полноты картины не хватало только пригрозить пистолетом — перепуганный водитель повиновался, должно быть, видал подобные сцены в гангстерских фильмах; он быстро включил скорость, автобус тронулся, Друскат соскочил с подножки и увидел, как женщины, причитая и жалуясь, некоторое время пытались догнать удаляющийся автобус, увидел подпрыгивающие шляпки и развевающиеся пальто. Он стоял на площади, чуть согнув ноги в коленях, уперев руки в бедра, и рычал от смеха.

Цизенициха наконец остановилась, повернулась к Друскату и подняла кулак: я этого так не оставлю! Угрозы он не испугался, потому что из окон комнаты отдыха высунулись представители ретвицкого рабочего класса, смехом и аплодисментами выражая ему свое одобрение. Правда, неприятности Друскату позже придется расхлебывать в одиночку, так как он, естественно, навлек на себя не только возмущение женщин, но и неудовольствие уязвленных мужей.

Он рассказывал обо всем этом, шагая рядом с Розмари по ночным улицам Лейпцига.

«Вот как пришлось вколачивать в них чувство ответственности за кооператив», — он со смехом рассек рукой воздух.

Розмари, очевидно, его рассказ показался не слишком веселым.

«И чего ты добился?» — спросила она.

Он не ответил, лишь подумал: «Почти ничего».

Между тем они дошли до длинного ряда витрин, над которыми сверкала кричаще яркая реклама: ДЛЯ ЖЕНЩИН — ДЛЯ МУЖЧИН. Розмари подошла вплотную к витрине модного салона, любуясь выставленными товарами: пестрыми платьями, элегантной обувью и шелковыми шарфами, затканными блестящими золотыми и серебряными нитями. Друскат бросил взгляд на все это великолепие и заметил:

«Богатым хорбекцам вполне по карману!»

Розмари, склонив голову к плечу, разглядывала зеленое платье, наверно, думая о том, что ей оно было бы весьма к лицу.

«Почему, — вскользь поинтересовалась она, — почему все так, Даниэль?»

Он увел ее прочь от витрины, неторопливо шел рядом по ночному городу, рассказывал:

«Нам не выиграть соревнование с хорбекцами, потому что мы можем взять только трудолюбием и по́том, потому что лишь выискиваем остатки так называемых резервов, а они не беспредельны.

Я прекрасно помню, как Гомолла отчитывал меня много лет назад, когда на повестке дня стояла сплошная кооперация деревень. Почему это нам нужно, товарищ? — спрашивал он. Потому что старый способ хозяйствования изжил себя, производительность единоличной усадьбы выше поднять невозможно. Примерно то же некогда произошло с парусниками, говорил Гомолла, внешне парусные посудины, конечно, весьма живописны, и тем не менее в один прекрасный день пришлось переключиться на пароходы.

Быть может, — продолжал Друскат, — нынче исчерпана производительная мощность кооперативов — ведь мы работаем просто вроде как в большущих усадьбах, наверно, здесь опять та же история, что с парусниками. Я ставил новые и новые паруса на старенькой лодчонке, муштровал свою альтенштайнскую команду, а скорость у нас все равно маловата. Может, я виноват? Может, все мы просто неправильно держимся под ветром? Откуда он дует? Что-то обязательно должно произойти. Скачок к новому. Какой он? Может, на съезде узнаем».

Он рассказывал ей о множестве вещей, которые занимали и мучили его, но частенько задумывался о другом и наконец смолк. Ему расхотелось говорить о работе, он бы гораздо охотнее сказал: Розмари... с каким удовольствием я произношу твое имя... за много лет не было дня, чтобы я не думал о тебе. Ему хотелось привлечь ее к себе и поцеловать, но он не смел, вдруг испугался, что она спросит, как тогда у озера: «Почему ты не пойдешь в суд? Даниэль, почему ты не явился с повинной?» Он молча шел рядом с нею, глубоко засунув руки в карманы, зябко подняв плечи, буйные черные волосы растрепались. «Что я отвечу, если она спросит?» — думал он. Он не заметил, как все ускорял и ускорял шаги, оба они почти бежали через площадь главного вокзала. Мимо с дребезжаньем проехали первые трамваи, с проводов сыпались синие искры, он не обращал внимания, не замечал, что Розмари с трудом поспевает за ним. «Я скажу, — думал он, — смотри, вот моя дочка, сейчас ей