Читать книгу "Небеса ликуют - Андрей Валентинов"

День-ночь…

* * *

— Хлопцы! Крыса бежал!

— Какая, к бесу, крыса?

— Михаиле Крыса, полковник чигиринский, гетьманского полку! В табор королевский ушел с посольством и сбег, проклятый!

— Крыса и есть!

День —ночь…

* * *

— По приказу его мосци полковника Джаджалия! По трусам, присягу забывшим и бежать пытавшимся, — пли!

— Да, панове, этот не шутит!

День — ночь…

* * *

— Возьмите письмо, сьер Гарсиласио. Если выберетесь отсюда, покажете его в Риме. Я написал все, что мог.

— Благодарю, сьер де Гуаира. Зная ваше красноречие, могу себе представить! Наверно, меня сделают кардиналом!

— Едва ли. Зато сохранят жизнь — вам и вашим близким. Может быть…

День — ночь…

* * *

— …И о том, что ни день, в таборе болтают. А посему я, полковник Джаджалий, гетьман наказной, слово даю и клянусь: мы, черкасы реестровые, друзей своих посполитых не бросим и без них из осады не уйдем! И в том целую Евангелие и крест святой!..

— Хлопцы, поцеловал!.. поцеловал… поцеловал…

День — ночь…

* * *

— Наливай, панове! Все одно — конец пришел. Выпьем там и выпьем тут, на том свете не дадут!..

— Ну а ежели дадут, выпьем сразу там и тут! Первую чарочку — да за шинкарочку!

— Где ж та шинкарочка?

День — ночь…

* * *

— Гуаира! Гуаира! Беда! Река!.. Река разлилась! Татары, то есть — тьфу! — король приказал построить гра… гре… грэблэ!

— Греблю, шевалье. Я же вам говорил!

— Но… Parbleu! Сделайте что-нибудь! Вы же строили эти…

— Плотины? Строил. Воду можно отвести, сзади есть подходящая низина. Я покажу, что нужно сделать.

— Ура!!!

— Погодите! Передайте генералу Джаджалию, что у меня есть условие. Как только откроется гать, первым делом переправите раненых. Вы меня поняли? Раненых — первыми!

День — ночь…

* * *

А чтоб того Хмеля пуля не минула,

Что велел орде он брать девки и молодицы!

Хлопцы зачинают, девки подпевают:

А чтоб того Хмеля пуля не минула!

— Тише, дурак! Услышат!

— И что? Думаешь, боюсь? Эй, панове, все слушайте: гетьман Хмель зрадник, зрадник, зрадник, зра!..

— Докричался, собака!

День — ночь…

* * *

— Хвала Богу, монсеньор, раненых, самых тяжелых, уже начали переправлять! Но… У меня просьба. Большая просьба! Здесь нет ни одного католического священника, а мне… Мне надо исповедаться! Ибо согрешил я тремя чувствами: зрением, слухом, особливо же — осязанием…

— …И отпускаю тебе грехи, сын мой, вольные и невольные, дабы безгрешным предстал ты на Божий суд. Амен!

— Помилуй, Господи, помилуй. Господи… Монсеньор, я конечно, недостоин… Но я тоже священник, я могу принять исповедь у вас! Мало ли что может случиться!

— Нет, брат Азиний. Нет…

— Но, монсеньор! Вечное спасение, ад, муки! Ваша душа, монсеньор!

— Нет…

И снова день — последний. Июльское солнце — беспощадное, жаркое…

* * *

— Дорогой друг! Признаться, я в некотором недоумении. На том совете, куда меня изволили пригласить, говорились странные вещи. Хоть и слабо я понимаю русинский, однако же очевидно, что генерал Джаджалий впал в немилость. Кроме того, меня расспрашивали о моем гарнизоне, но не обо всем, а только о наших черных мушкетерах. Vieux diable! Мне это не нравится!

— Мне тоже, шевалье.

— Ma foi! He будем горевать! Позиция наша блестящая, мы уже отбили шесть приступов… Ну да ладно! Гуаира, как вы думаете, синьорина Ружинская вспоминает нас? Ну… И обо мне?

— Parbleu!

— Так говорите, Гомель не очень далеко? Кстати, у меня появилась блестящая мысль! Знаете, у меня есть родич — старый, слепой и совершенно выживший из ума. Давайте его на ней женим!

— На синьорине Ядвиге?!!

— Mon Dieu! Вечно я попадаю впросак! Нет, конечно, не на ней! На вашей римской знакомой, синьорине Франческе. Она ведь актриса! А так — баронесса, имя, герб! Родича я беру на себя… Будете смеяться, Гуаира?

— Представьте себе, нет.

* * *

Ночь — тоже последняя. Странно, я словно чувствовал это. И не один я. Табор затих, даже веселые компании вокруг полупустых бочек куда-то исчезли. Зато появились собаки. Темные, почти незримые в угольной черноте, они неслышными тенями носились у самых валов, где гнили забытые трупы. Но вот взошла луна — и тишину разорвал громкий отчаянный вой. Они тоже что-то чувствовали, что-то понимали…

Вой — долгий, хриплый, несмолкаемый.

Реквием по Вавилону…

«…Горе городу кровей! Поднимается на тебя разрушитель: охраняй твердыни, стереги дорогу, укрепи чресла, собирайся с силами… Князья твои, как саранча, и военачальники твои — как рои мошек, и когда взойдет солнце, то разлетятся они, и не узнаешь места, где они были…»

Разбудила меня тишина.

Гулкая, скользкая, какая-то ненастоящая, она плотной завесой опустилась с темного, подернутого тучами неба. Но занавес был тонок, сквозь него уже слышались неясные звуки: голоса, скрип телег, лошадиное ржание. Тут, на окруженном осклизлыми от дождя валами редуте, было спокойно. Парни в свитках и белых рубахах спали у погасших костров.

Белые — черные исчезли.

Я поднялся на вал, но тьма мешала разглядеть уснувший табор.

Уснувший?

Завеса становилась все тоньше, громче звучали голоса, к лошадиному ржанию прибавился звон металла.

Что-то в этом было знакомое, очень знакомое. Тревожное ожидание, неверная тишина, голоса вдали…

Сцена!

Сцена, пока еще скрытая занавесом. На площади тихо, публика замерла в ожидании, но актеры уже на сцене, капокомико шепотом отдает последние указания…

Нет, не капокомико! То, что начиналось, — не комедия, не фарс. Мистерия! Страшная мистерия, которая называется…

…Шум, уже рядом, совсем близко. Негромкий голос часового. Кто-то приоткрывает занавес, готовясь произнести первую реплику…