Читать книгу "Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот - Пьер Незелоф"

которой вдова Капет может выходить так же легко, как с постоялого двора? Надо было оборудовать для нее новую, более надежную. Таковую обнаружили в самой Консьержери. Это было помещение аптеки, из которого тотчас выселили аптекаря. Рабочие закрыли окна листами железа и решетками, забили желоб, служивший для водостока; наконец, дверь, которую посчитали недостаточно прочной, дополнили еще одной, снабженной специальным замком.

Когда камера была готова, Марию-Антуанетту перевели в нее. Но прежде полицейские чиновники обыскали ее вплоть до швов на одежде и забрали последние оставшиеся драгоценности: три кольца, часы и медальон с волосами дофина. Ее лишили горничной, зато двое часовых должны были днем и ночью находиться под ее окнами, а два жандарма в ее комнате. В камеру вдовы Капет мог заходить только Бо, новый старший надзиратель, отвечавший за нее головой.

К счастью, Бо не был жестоким человеком. Под его карманьолой билось чувствительное сердце. Этот грубый с виду якобинец, которому помогали жена, дочь и Розали, старался, как мог, облегчить жизнь узницы. Пищу для Марии-Антуанетты по-прежнему готовили тщательно и вкусно, вода для питья, приносимая ей, как и раньше, была чистой и свежей. Видя, что постоянное присутствие жандармов доставляет ей неудобство, Бо, под предлогом, что через них она может связаться с сообщниками на воле, добился, чтобы стража стояла у двери, снаружи камеры.

Запертая за двумя дверьми, Мария-Антуанетта осталась наедине со своими мыслями. Пока было светло, она читала или пыталась чем-то занять руки. Она вырвала несколько ниток из ковра, который Бо приказал повесить на стену, чтобы защитить ее кровать от сырости, и при помощи двух зубочисток пыталась сплести нечто вроде подвязки.

Когда же наступала ночь, бесконечная ночь, еще более удлиняемая темнотой камеры, она принималась расхаживать от стены к стене, а когда совсем не оставалось света, чтобы ориентироваться, садилась на стул и молилась, шепча по привычке слова веры и надежды, в которые перестало верить ее сердце. Потом, глядя в темноту, она смотрела, как перед ней проходят призраки ее прошлого.

Они приходили из счастливого детства, из радостной юности дофины, из ушедших годов ее яркого царствования. Они приезжали на санках, скользящих по снегу, приплывали на гондолах, привозя эхо праздников и отблеск фейерверков Версаля и Трианона. Они все были здесь, мертвые и живые: Мария-Терезия, аббат де Вермон, графиня де Ноай, госпожа де Полиньяк, Артуа, Безенваль, Куаньи, Лозон и все остальные, а над ними висела в воздухе отрубленная голова госпожи де Ламбаль. Все они поочередно подходили, смотрели на нее с печальным удивлением, словно спрашивая себя: «Неужели это она? Неужели это наша королева?»

Почему она здесь, в этом аду? Она впадала в ступор, когда думала о тех, кто ополчился сейчас на то жалкое существо, каким она стала. Какое зло она им причинила?

Она спрашивала себя и признавала себя невиновной. Конечно, она любила развлечения, наряды, все, что блестит и веселит; конечно, она годами с веселой беззаботностью черпала обеими руками деньги из казны. Но разве могла она подумать, что однажды эти деньги закончатся? Когда она просила двадцать тысяч луидоров, ей приносили сотню тысяч. Она и представить себе не могла, что народ голодает по ее вине, ведь она много лет видела вокруг себя только счастливые лица, радующиеся жизни.

Однако несчастье мало-помалу открывало ей глаза. Конечно, это из-за своей гордыни она отказалась прислушиваться к советам Мирабо и отвергла помощь Лафайета; но она предпочла потерять все, нежели сохранить урезанную власть. Да и что она могла сделать в этой борьбе, если народ уже тогда был настроен против нее?

Разве не была она всегда добра к беднякам, помогая тем, о чьих бедах ей становилось известно? Разве когда-нибудь отталкивала приходящих к ней за помощью?

После того как она разобралась в своей совести, ее мысли обратились к трем существам, о которых она не могла думать без слез: к двум ее детям и Ферзену. Что станет с ее малышами и Акселем, о котором она давно уже не имела известий? Прекрасное лицо того, с кем она узнала, что такое любовь, заслонило все прочие, он остался один в ночной темноте. Он печально смотрел на нее, его губы не шевелились, потому что он не мог найти слов утешения для ее безмерного горя. Она протянула к нему свои исхудавшие руки и прошептала, забыв о собственной печали:

– Господи, если бы он увидел меня здесь!..

Наконец, после долгих часов тщетных попыток занять чем-то свой мозг, она, не раздеваясь, ложилась на кровать, положив ноги на шерстяной матрас, который Бо добыл для нее в качестве замены дополнительному одеялу, в котором Конвент отказал ей. Она закрывала глаза, чтобы не видеть драмы, волновавшей ее сердце, и в тюремной тишине, нарушаемой лишь мерными шагами часовых, ждала, когда милосердный сон освободит ее.

После нескольких недель затишья ярость патриотов пробудилась вновь. Со всех сторон посыпались требования судить Марию-Антуанетту. Каждый день в «Папаше Дюшене» Эбер спрашивал, почему австрийскую волчицу до сих пор не укоротили на голову и когда, наконец, ее тушку нашинкуют, как фарш для пирога.

5 октября, откликнувшись наконец на желание Эбера, Конвент постановил, что вдова Капет безотлагательно предстанет перед революционным трибуналом. Досье с обвинениями, которое составлял еще Марат, пока его не убили, было передано Фукье-Тенвилю. Общественного обвинителя, не нашедшего в нем ничего, что можно было бы использовать в суде, вдруг загрызла совесть, и он потребовал нового следствия.

Комитет общественного спасения сразу же перетряхнул национальные архивы и заново открыл дело Людовика XVI. Но следовало найти что-то получше. Чтобы усилить атаку, Эбер, Паш и Шометт отправились в Тампль. Они долго допрашивали Мадам Елизавету и Мадам Руаяль, но так и не смогли вытянуть из них ни одного ответа, который можно было бы обратить против королевы. Большего успеха они добились с дофином, который, после того как его накачали водкой и пригрозили поколотить, заявил, что состоял в кровосмесительной связи с матерью. Большего трем сообщникам не требовалось, и они триумфаторами принесли Фукье признания маленького принца.

12 октября, с наступлением темноты, двое полицейских чиновников пришли зачитать Марии-Антуанетте декрет Собрания, отправлявший ее в революционный трибунал.

Она выслушала без видимых эмоций, встала, надела черное платье и, готовая ко всему, проследовала под конвоем во Дворец правосудия на первый допрос.

Глава XIV. Казнь

Заседания трибунала продолжались два дня. Позавчера, 14 октября, оно началось в восемь часов утра и закончилось незадолго до полуночи. Вчера заседание началось в девять часов, вот уже почти