Читать книгу "«Варягъ» — победитель - Глеб Дойников"

— Зачем? — донесся из переговорной трубы голос прапорщика Дерюгина, бывшего машиниста.

— Вероятность попадания обратна квадрату скорости! Быстро, я сказал! — проорал в ответ Балк.

Из трубы донеслось что-то вроде: «чем материться, просто сказать можно было», но так или иначе поезд ускорился. Канонерка успела выстрелить по головному бронепоезду еще три раза, потом ситуация на поле боя резко, как бывает только в кино и на войне, изменилась. На выползшем из-за закрывавшей обзор гряды холмов тяжелом БеПо «Илье Муромце» разглядели, в какой переплет попал брат «Добрыня», и приняли меры. В составе этого БеПо были четыре платформы, на которых были смонтированы два 120-мм морских орудия Канэ с «Рюрика», пара 120-мм гаубиц Круппа, столь удачно захваченных «Богатырем», и пара старых 6-ти дюймовых мортир. Сейчас, не успел «Илья», скрипя буксами, замереть на рельсах, как его морские артиллеристы занялись своим прямым делом — обстрелом надводных целей. Канонерка успела перенести огонь на новую, более опасную цель, но на стороне русских были и большее число орудий, и их большая скорострельность, и устойчивая земля под платформами, в отличие от качающейся палубы канонерской лодки. Первый снаряд, попавший в маленький корабль, был выпущен из пушки. Как и второе попадание пушечного снаряда, он нанес серьезные, но не смертельные повреждения. Лодка попыталась уйти из зоны поражения, но упавший по крутой траектории гаубичный снаряд пронизал ее практически насквозь и взорвался почти под днищем корабля. Подброшенная взрывом вверх, с перебитым хребтом — килем, канонерка прожила еще десять минут, и за это время получила еще три уже не нужных снаряда. На единственной спущенной шлюпке смогли спастись двадцать пять членов экипажа из сотни бывших на борту. Тем временем убегавший от снарядов на всех парах «Добрыня» догнал «отступающие русские войска»…

Рядовой Пятого Восточно-Сибирского стрелкового полка Александр Бурнос уходил от Цзиньчжоу последним. При обстреле люнета их роты с моря его засыпало близким разрывом снаряда. На откапывание, успешный поиск под кучами земли винтовки и безуспешный — правого сапога ушло около часа. Он уже готов был припустить вслед за уже еле видневшимися отступавшими товарищами, но тут его кое-что отвлекло…

Сейчас этот здоровый, жилистый и злой на весь мир белорус, которого его непосредственный командир, поручик Кирленко, не раз называл худшим солдатом роты, с трудом переставлял ноги. Его, за имеемое по всем вопросам собственное мнение, которое он к месту и не к месту высказывал, не любили командиры. Его, за тяжелые кулаки и еще более тяжелый характер, побаивались и так же недолюбливали служившие с ним солдаты. Кирленко за последний год продержал его под ружьем больше, чем любых других трех солдат роты вместе взятых. Но сейчас Бурнос идеально смотрелся бы не только на первой полосе японской газеты — как последний русский солдат, отступающий с поля боя, чему способствовали бы отсутствующий сапог, грязный, замученный до крайности и потрепанный вид вкупе с легкой контузией. Его фотографию с гордостью поместили бы на первой полосе и отечественные «Новое время» и «Русский инвалид», будь у них шанс ее заполучить. Почему? Да потому что он не только продолжал тащить с собой винтовку, волоча ее за зажатый в правой руке ремень. Через его левое плечо свешивался тот самый поручик Кирленко, с которым у них давно легкая взаимная неприязнь переросла в стойкую обоюдную ненависть. Поручика засыпало тем же снарядом, что и Бурноса, и его приглушенный стон, донесшийся из-под земли, не дал белорусу сделать ноги налегке.

Сейчас он продолжал переставлять ноги вдоль насыпи из чистого упрямства. Любой другой солдат давно оставил бы позади командира и винтовку и, с облегчением, побежал бы за помощью, лишь бы оказаться подальше от настигающих японцев. Он легко оправдал бы себя и перед начальством, и перед своей совестью, тем, что с помощью товарищей быстрее дотащил бы офицера к своим. Но сама мысль — бросить своего — пусть даже на время, пусть для его же блага, пусть даже Кирленко, которого он мысленно не один десяток раз придушил — не могла прийти в голову Александру. Если бы его кто спросил — зачем он тянет за собой еще и винтовку — то вопрошающий просто был бы послан. Скорее всего, причина столь бережного отношения к вверенному ему имуществу крылась в хозяйственной натуре померковного белоруса.

Звон в ушах и периодические стоны несомого командира не позволил солдату расслышать приближение догоняющего поезда. Да раздайся сейчас трубный глас архангелов — не факт, что Бурнос отреагировал бы сразу — он был вымотан до крайности. Только гудок нагнавшего его состава и жуткий металлический визг тормозов заставили его вытереть со лба пот и обернуться. Увидев в паре десятков метров за своей спиной поезд, Бурнос резонно решил, что его догнали японцы. Устало уронив на землю продолжавшего оставаться без сознания поручика, Александр вскинул к плечу винтарь и всадил в будку паровоза все четыре оставшихся в магазине патрона. После этого он охлопал себя по карманам и поясу, убедившись, что боеприпасов больше нет. Тогда слегка покачивающийся от усталости солдат застыл над телом командира в характерной позе со штыком наизготовку. Из будки слышался громкий мат, сопровождаемый противным верещанием ушедшей в рикошет последней пули.

За бравым солдатом с помоста вокруг будки наблюдали Балк, Великий Князь Михаил и Ржевский. Наименее удачно из всех троих упал Балк, что неудивительно, учитывая, что ему сначала пришлось сбить с ног двоих оторопело открывших рот товарищей.

— Запорю насмерть, скотина! — отчего-то фальцетом проорал, не вставая, однако, с настила, Ржевский.

Стиснувший от боли зубы Балк не успел даже начать отчитывать поручика, как за него взялся его «начштаба и заместитель по всем вопросам» Великий Князь Михаил.

— Поручик, молчать! И ни слова про свечку (эту шутку Балк благоразумно не рассказывал при Ржевском, так что тот недоуменно захлопал глазами, зато машинист и кочегар в рубке порскнули)!! Нет уж, голубчик, вы сейчас у меня к этому солдатику выйдете и в ноги ему поклонитесь! На таких, как он, вся земля русская держится уже тому лет так триста, а вы: «запорю». Как так можно со своим боевым товарищем? Серж, вы лучше подсчитайте, сколько он на себе командира тащил, но при этом еще и оружия не бросил. Нет, Георгиевский Знак Отличия он заслужил однозначно.

В такт его словам молча кивал довольный учеником Балк. Кажется, программа по обработке члена царской семьи начинала приносить свои плоды.

— Вот только выходить к нему пока не надо, Михаил Александрович, — продышался наконец сквозь боль в боку, куда пришелся удар броневого угла, Балк, — видите — у человека шок и контузия. Он с этой стороны никого, кроме японцев, не ждал, вы ему кланяться станете, а он вам — «коротким коли». Но насчет Георгия солдатику — это вы, товарищ великий князь (почему Балк каждый раз произносил это с улыбкой, было загадкой для всего личного состава бронедивизиона «Варяг»), совершенно правы. Позвольте мне с товарищем солдатом пообщаться.

Привстав на колено и высунув голову из-за бронеограждения, Балк как мог громко гаркнул:

— Эй, браток, у тебя все патроны вышли или еще есть? А то мы подкинем, если надо.