Читать книгу "Стальная хватка империи - Сергей Александрович Васильев"

вот как это обеспечить? Против лозунга «от каждого по способности, каждому по труду» не возражает ни один купец или заводчик. Просто они оценивают свой труд по-своему, не так, как крестьяне и рабочие. А кто будет арбитром? Кто справедливо рассудит, оценит, взвесит рабочий день гальванера, машиниста, директора предприятия, художника? Новый чиновник? А откуда он возьмется, честный и неподкупный, если человеческие пороки равномерно размазаны по всем сословиям?

Вот вы, товарищ Дзержинский, вслед за товарищем Лениным агитируете за разрушение российского государства и почему-то считаете, что если хорошенько все разгромить, то на руинах обязательно будет построено «здание светлого будущего», а люди, которые будут громить и сносить, вдруг трансформируются в строителей… Я даже не спрашиваю, каким образом это произойдет и сколько крови при этом прольется… Да-да, к сожалению, лишь четверть профессиональных разрушителей способны что-либо созидать[62].

Мне интересно, каким волшебным образом материализуются неподкупные, честные, грамотные, квалифицированные и болеющие за общее дело чиновники? Как вы собираетесь обеспечить их поиск, выдвижение и расширенное воспроизводство? Не знаете? У Маркса это не описано? Тогда вы, батенька, патентованный идеалист! Строить здание, не имея чертежей, воспитывать строителей будущего, не имея понятия о том, каким образом и за счет чего среди них будут изживаться традиционные человеческие пороки, как будет формироваться моральный облик слуг народа, а не вышестоящего начальства – все это несколько наивно, не находите?

Начать император предложил с малого – с изучения и обобщения известного исторического опыта самых различных государственных формаций, дабы выделить обстоятельства, заставляющие чиновников работать честно, эффективно и ответственно.

– Не надо ждать, когда вдруг неожиданно на бюрократию снизойдет благодать, – тихо говорил он, и глаза его загорались нехорошим огнем, – нужно ставить ее в такие условия, где работать по-старому невыгодно, позорно, да и вообще опасно… Наша задача – сделать такие условия самовоспроизводящимися. Это и станет новой жизнеспособной идеологией.

Лев Николаевич Толстой, полностью растерявший свой миротворческий запал после пары командировок с инспекциями на стройки заводов, где от его кулаков пострадал не один десяток земских и министерских столоначальников, а сам он приобрел дополнение к титулу – «Бешеный», согласно кивал головой и рисовал на листке бумаги огромную зубчатую пилу.

– Народ привечает власть, которая помогает ему выжить. Пока проблему выживания решало самодержавие, люди были более-менее удовлетворены, – задумчиво проговаривал мысли вслух император. – Не счастливы и не довольны, а именно удовлетворены… Худо-бедно социальный консенсус поддерживался. Но как только монархическая система начала сбоить, она подписала себе приговор и будет воленс-ноленс заменена другой, более соответствующей насущным задачам общества по элементарному выживанию. Этого не надо бояться. Самодержавие – это только инструмент, он хорош на своем месте в свое время. Кстати, Лев Николаевич, вы подготовили текст новой присяги Отечеству?

– Марксизм впервые за всю историю человечества предполагает передачу власти самым бедным и обездоленным, с полным последующим демонтажом государства как такового, – запальчиво защищал свою точку зрения Дзержинский.

– Это не отменяет мучительную череду проб и ошибок, когда за пышными красивыми обещаниями следует нечто прямо противоположное по содержанию, – раздраженно отмахнулся император с таким выражением лица, будто имел личный печальный опыт. – Иногда время экспериментов затягивается на столетия. Иногда, не в состоянии пережить революционный катарсис, в нем растворяются и исчезают целые страны, некогда доминировавшие в этом мире, оставляя за собой кровавый шлейф междоусобиц и обезлюдевшие территории… Так вот, наиважнейшая задача – не допустить неуправляемого обрушения страны в кипящий котел смуты, хотя многие по разным причинам желают именно этого. Власть вообще негодный инструмент для строительства рая и предназначена только для того, чтобы не воцарился ад. Предлагаю эту задачу считать минимумом…

А потом была длинная нудная работа по изучению эффективности государственных аппаратов разных наций и стран в Европе, в Азии, в России, от Древнего Рима и до современного Вашингтона. Сведение в огромные таблицы форм контроля за чиновниками, перечисление вариантов личной мотивации государственных служащих, способы измерения их усердия и умения. И целые грозди разочарования с пониманием, что сложные вопросы не имеют простых решений. И, как и предупреждал император, Парижская коммуна, гордость всех революционеров, на которую буквально молились все марксисты, оказалась совсем не эталоном народовластия, за свои семьдесят дней продемонстрировав редкую непоследовательность и неэффективность.

Люди, оказавшиеся в Париже у власти весной 1871-го, были хорошими ораторами, но никудышными организаторами. В руководство коммуны входили двадцать восемь рабочих, восемь служащих, двадцать девять журналистов. Эта разношерстная публика напринимала множество деклараций: об уничтожении милитаризма, эксплуатации, привилегиях, об отделении церкви от государства, о светском характере образования… И все эти прекраснодушные призывы практически ничем не подкреплялись.

Устанавливались выборность, сменяемость и подотчетность чиновников, зарплата которых приравнивалась к средней зарплате рабочего. Уничтожалась полиция, провозглашалась замена армии всеобщим вооружением народа. Церковь отделялась от государства. Они провозгласили множество нововведений, вызвавших восторг бедноты: восстановили отсрочки по платежам, отказались платить контрибуцию немцам, объявили об установлении рабочего контроля на крупных предприятиях и отмене штрафов, ввели всеобщее бесплатное образование, декларировали равенство полов, обещали открыть бесплатные столовые для бедноты и множество чего еще, что соответствовало представлениям социальных низов о справедливости и счастливой жизни.

Но претворить в жизнь все эти благие начинания коммунары не смогли. То, что выглядело просто и понятно в трудах теоретиков социализма, оказалось трудно выполнить на практике. Все хотели «получить по потребностям» прямо здесь и сейчас, но готовых чем-то для этого пожертвовать было мало. Созданные вместо упраздненных министерств комиссии коммуны были недееспособны: их хаотичные и противоречащие друг другу указания выполнялись выборочно или игнорировались. По сути, единственным зримым результатом деятельности коммунаров стало обрушение установленной в честь побед Наполеона I Вандомской колонны, объявленной «памятником варварству, символом грубой силы и ложной славы».

Революционеры не смогли даже восстановить производство и ликвидировать безработицу, достигшую восьмидесяти процентов. Город жил бедно. Триста тысяч парижан без денег и работы ежедневно ожидали тридцати су, а руководство коммуны в это время выпрашивало кредиты у Ротшильдов. Картина складывалась парадоксальная: коммунары хотели сделать революцию, прибегая к помощи ростовщиков. Некоторые исследователи выдвигали сомнения: а была ли вообще попытка пролетарской революции?

Снабжение солдат продовольствием и боеприпасами практически отсутствовало. Самым вопиющим оказался конфуз с оружием: нацгвардейцы были вооружены старыми ружьями, в то время как на складах пылились 300 тысяч современных ружей «шаспо», 200 тысяч магазинных винтовок и 14 тысяч карабинов Энфилда.

В отрядах нацгвардии постоянно проходили митинги и переизбирались командиры. Иногда войска коммуны по непонятным причинам вдруг покидали оборонительные укрепления, тут же занимаемые версальцами.

Революционная полиция бросалась из крайности в крайность. То она распускала всех заключенных из тюрем, то