Читать книгу "Двойное дыхание - Татьяна Соломатина"

Этот августовский день ничем не отличался от остальных рядовых дней, предопределённых Планом. Их могло быть больше или меньше этих дней, но их было столько, сколько было. Ибо План являл собой безупречное слияние действий и обстоятельств. Время не играло значения. Опасности усомниться в Плане не было, ведь он был принят им как должное, а План для него не был альтернативой, но был лишь выражением его сущности.

Время текло до того дня середины осени, когда он закрыл за собой дверь и осознал, что больше не вернётся, чтобы открыть её. И вот он идёт по влажной осыпи листвы к месту, где скрыт под землёй лаз. С ним нет ничего, кроме коробки спичек. Немного не доходя до места, он останавливается, собирает из валежника большой костёр и, когда тот достаточно разгорается – начинает снимать с себя одежду. Он по очереди укладывает вещи в огонь и ворошит угли, чтобы дело двигалось без промедления.

Ему не холодно, хотя он уже давно сидит обнажённым, ожидая, пока ветер превратит оставшиеся головешки в золу.

Когда костёр догорает до конца, он раскидывает золу и пересыпает место опавшей листвой.

Когда он без труда находит под вылинявшим лапником лаз, уже смеркается. Он открывает его и протискивается в узкий проход вперёд ногами, чтобы затем руками закрыть отверстие у себя за головой жердями и лапником. Когда всё закончено, перед его мысленным взором проплыла картина места, где ни одна помарка не указывала на что-либо неестественное. Он складывает руки на животе, скрещивает пальцы и закрывает глаза.

Он не чувствовал, как обнажённое тело, лежащее в чёрной сырой земле, пробирает холод. Он видел перед собой лишь монолит Плана. Лёгким усилием воли и воображения он сдвинул эту громаду и тут же, через образовавшуюся брешь, язык мощного и безмятежного потока слизнул его, как высохший берёзовый лист.

В этот момент из-за деревьев вышло какое-то животное. Двигаясь не спеша, оно обнюхивало пространство вокруг себя. На какой-то миг оно остановилось, кажется, почуяв что-то. Но нет. Ничего. И оно вновь скрылось за деревьями.

В лес пришла ночь.

Мы маленькие дети

Я проснулся сегодня утром

и верите

объявляют слышу

что нефть

закончилась на планете

выхожу

и с тоскою

гляжу

на миленький грязный

автомобильчик

эти мерзавцы

изобрели вечный двигатель

ещё в прошлом веке

и держали

его

у себя в сарае

а заодно

эликсир бессмертия

и детали

карманного солнца

но нефть закончилась

и что-то придётся

им вынести

на свет божий

для всеобщего народного

ознакомления

и я представляю

какие у нас опять будут

рожи

от так называемого удивления.

Здравствуйте! «Тому, кто меня найдёт»… Шутка!

Глупо, да? Это только так кажется.

Я попал в такую же ситуацию, как герой Фарады в новогодних «Чародеях», – не то чтобы потерялся, просто не могу выбраться. Двигаюсь, но КПД куда меньше, чем у паровоза Черепановых. Коэффициент полезного действия – для тех, кто плохо учился в школе.

Я в школе учился хорошо. Даже отлично. Журфак МГУ закончил с красным дипломом. МГУ – это… Анекдот такой есть. Прапорщик вышагивает перед строем новобранцев:

– Фамилия?

– Иванов!

– Что на гражданке делал?

– В ПТУ номер семнадцать околачивался!

– Молодец!

– Фамилия?

– Петров!

– Образование есть?

– Восемь классов средней школы!

– Так держать!

– Фамилия?

– Гаухман!

– Где учился?

– В э-эмгэу.

– Чего мычишь? Читать-то умеешь?

Моя фамилия не Гаухман, а очень даже Васильев. И зовут меня Юрий. Юрий Васильев – понятное и приятное русскому слуху титульно-национальное словосочетание. Даже псевдонимов выдумывать не надо. Очень красиво смотрится рядом с заголовками. Скажем, программная статья раздела «Культура» в журнале «Фитилёк»: «Быт современных русских ремесленников села Нижнее Кукуево». Автор Юрий Васильев. Никаких тебе этих претенциозных, потрясающих карающим глаголом в пространство Архангельских или обозревательниц содержимого светских тарелок Замарашкиных-Потоцких. Скромно, но с достоинством. Юрий. Васильев.

Извините, я отвлёкся.

Впрочем, спешить мне некуда, не к кому и незачем.

Я впервые за долгое время говорю с собой. Вернее сказать, я себя слушаю. Поэтому простите мне поток сознания. Видимо, я разучился формулировать свои мысли, ощущения, чувства. Разучился писать. Нет-нет, я был отличным новостистом «быстрого реагирования», прекрасным репортажником, изящным культурным обозревателем и даже отменным редактором. Моими портретными очерками зачитывались. Над проникновенными текстами из слегка остывших точек планеты читатели рыдали, засыпая мой электронный ящик благодарственными письмами. «Спасибо вам, что вы есть!», «Вы лучший» и «Юрий, пишите ещё!»

Но я разучился писать. Я мог только писать ещё. На заданную тему. В нужном ракурсе. Автоматически укладываясь в должное количество знаков. Хотя издание наше и было покрыто лёгким флёром оппозиционности, но вы же прекрасно понимаете, что некий процент негласно-официально разрешённых бунтовщиков всегда должен быть ингредиентом салата, скармливаемого общественному сознанию. Мы не были сугубо политическим изданием и лишь вскользь касались ироничными немногословными заметками деяний великих мира сего. Основное наше внимание было приковано к жизни и деятельности библиотеки деревни Крюковка, беременного министра обороны иностранной державы, проблемам недвижимости класса люкс, быту самарских кошек и рязанских милиционеров. А также архитектуры Китая и половых неурядиц первой скрипки Бостонского симфонического оркестра. Мы безлимитно заседали в Интернете, ездили в ближние и дальние командировочные края, пили шампанское на корпоративках, не на жизнь, а на смерть обсуждали, кто есть Окуджава и за что его обожествляют люди и перечёркивать ли творчество покойного Булата за то, что он имел неосторожность восхититься банановым диктатором в затёртом временем году. Жизнь была безоблачна, несмотря на положенные мне по штатной должности редактора одного из разделов регулярные втыки главреда. И главное, вся жизнь была, как водится, впереди. Так что мы не печалились всей редакцией. Я особенно не печалился, потому что человек жизнерадостный и с мечтой по имени «Писать» в загашнике.