Читать книгу "Опасные удовольствия - Наталия Левитина"

Красные от смущения щечки Дирли-Ду начали бледнеть. Она опустила голову:

– Что еще ты знаешь?

– Я знаю, что на твою буйную гриву уходит по крайней мере четыре упаковки краски.

– Вполне хватает трех. – Дирли Ду совсем уткнулась в стаканчик с йогуртом и не поднимала глаз. – Что еще?

– Я знаю, что тебе пришлось несколько месяцев отказывать себе во многом, чтобы твой прелестный трехтысячедолларовый носик выглядел так, как он выглядит сейчас.

– Я заплатила за операцию меньше, – тихо произнесла Дирли-Ду. Она укоризненно посмотрела на Андрея, и тот наконец заметил слезы. Доброе сердце сыщика моментально расплавилось, он вскочил со своего места и заключил подругу в объятия.

– Пожалуйста, не плачь! Алена! Как странно называть тебя Аленой, а не Дирли-Ду.

– Алены больше нет! Я Дирли-Ду! Во мне абсолютно ничего не осталось от Алены! Я не люблю ее!

– Ты Дирли-Ду, правда. Но знаешь, я согласен любить вас обеих. В отличие от тебя, мне Алена нравится. А от Дирли-Ду я просто без ума!

– Как ты все узнал?

– Обыскал твой номер в гостинице, – признался Андрей. – Нашел счет из клиники пластической хирургии. Поехал туда. Владимир Прокофьевич Заварский, который трудился над твоим носом, вспоминает тебя с огромным удовлетворением. Сказал, что иногда его операции делают людей красивее, иногда – не очень, но редко удается добиться с помощью незначительного хирургического усилия такой кардинальной перемены во внешности. Сказал, что чувствовал себя богом, превратившим заурядную песчинку в прекрасную жемчужину. Я полностью с ним согласен.

– Значит, ты будешь носить мне передачи в тюрьму? – с надеждой спросила Дирли-Ду.

– Ты собралась в тюрьму? – изумился сыщик.

– Но ты сам мечтал надеть наручники на Алену Дмитриеву, вспомни! «Держать в объятиях Дирли-Ду и приковать к себе наручниками Алену – вот высшее счастье»! Твои слова. Сколько мне дадут? Я вряд ли дотяну до освобождения!

– Возможно, мне удастся что-нибудь придумать. Если ты будешь со мной достаточно искренна.

– Я честно не убивала Батурского! Но ты ничего не сможешь придумать. Я держала пистолет голыми руками, я столько отпечатков оставила на нем, я лицом к лицу столкнулась в приемной с Лизой – она наверняка это не забыла. Проклятый Батурский, даже своим самоубийством мне навредил!

– Дирли-Ду, это не было самоубийство!

– Было! Я точно знаю!

– Батурский был левшой?

– Левшой? – удивилась Дирли-Ду. – Сейчас вспомню… Нет!

– Почему тогда после смерти пистолет оказался в его левой руке?

– Не знаю, не знаю! Но он точно не собирался долго жить! Он хотел умереть! Может, у него болел палец на правой руке и он переложил пистолет в левую?

– Глупости! Кто думает о незначительной боли в пальце, отправляясь на тот свет? И кто будет перекладывать оружие в менее тренированную руку, рискуя вместо удачной, безболезненной смерти добиться продолжения постылой жизни, да еще с возможным увечьем?

– Но ведь я его не убивала… – с тихим отчаянием сказала Дирли-Ду. – Не убивала…

…Боль становилась невыносимой, она налетала горячим сухим смерчем, обхватывала голову, сжимала ее раскаленными чугунными тисками. В глазах потемнело, сумасшедшие разноцветные чертики метались в дикой карнавальной пляске, стук молотков рвал на части. Строители заколачивали гвозди этажом выше, и адский грохот накатывал оглушительным ревом волн, боем тамтамов, утробным звериным рыком, барабанными ударами, вливался в череп огненной пульсирующей магмой и плескался внутри обжигающей болью. Батурский обхватил голову руками. Каждый вбитый наверху гвоздь входил в его затылок с легким хрустом яичной скорлупы и пронзал мозг сотнями бесконечно длинных игл.

Внезапно все кончилось. Глеб Николаевич сидел не двигаясь, боясь сорваться в новый поток мучений. Но строительный шум стих, и боль тоже.

Теперь он мог думать. Батурский начал осторожно впускать в голову мысли, пробуя, не растревожат ли они утихшего зверя. Нет, нормально. Глеб Николаевич пошевелился в кресле, автоматически переложил с места на место бумаги. Что с ним будет дальше? Выпадут волосы и зубы, жизнь оставит его сильное, тренированное тело раньше, чем из него улетучится душа. Непонятные приступы смертельной боли вчера получили свое объяснение. Это не временное, случайное недомогание в целом здорового организма – это постепенное и неотвратимое умирание. Болезнь из маленького осьминога разовьется в могучего злого монстра, который протянет свои щупальца ко всем органам, проникнет всюду, опутает, сдавит, сожмет. Боль будет навещать с убийственной методичностью, будет становиться все невыносимее, будет терзать его, пока не превратит в измученное, жалкое существо, исторгающее стоны и мольбу.

Но всего можно избежать. Это в его власти. Не цепляться за жизнь, чтобы в конце концов увидеть в зеркале не свое лицо, а болезнь и боль, остаться в памяти друзей и знакомых истинным, подлинным Глебом, а не жалкими его остатками.

Дверь кабинета отворилась, и вошла Алена Дмитриева. Глеб Николаевич сидел за своим огромным столом и устало и спокойно смотрел прямо Алене в глаза. Потом он перевел взгляд ниже и увидел направленный на него пистолет.

– Здравствуй, Алена, – усмехнулся Батурский. То, о чем он думал, материализовалось в виде несчастной девушки с оружием в руках.

– Здравствуйте, – прошептала Алена. Обычная интеллигентность не покинула ее даже в критический момент. Она не могла не ответить на приветствие шефа, хотя и собиралась его убить…

– Алена, я так виноват перед тобой, бедная ты девочка…

Батурский покачал головой. Чувство глубокой и искренней вины овладело им, а только что пережитая дьявольская боль и мысли о смерти сделали его необычно сентиментальным в это мгновение. Несчастная девочка, зачем она привлекла его внимание именно в отрезке времени между Вероникой и вечностью? Она могла бы оказаться в его постели до того, как он заболел, или не оказаться вообще. Она не хотела близости с ним, он видел это, но использовал свою власть, не смог удержаться от соблазна овладеть некрасивой, скованной, неумелой и поэтому такой волнующей и притягательной Аленой. И он ее погубил. Погубил человеческую жизнь, пусть неумышленно, но погубил, и тогда не намного он лучше отвратительной Вероники, которая дарила свою смертельную болезнь сознательно и с удовольствием.

Глеб Николаевич смотрел на Алену. Сейчас она почему-то показалась ему удивительно красивой. Огромные, испуганные глаза сияли на бледном лице, в ее облике произошли какие-то незаметные перемены. Она сжимала в руке пистолет и собиралась его убить, но на самом деле это он отнял у нее жизнь пару месяцев назад.

Батурский вышел из-за стола, без страха направился к Алене и притянул девушку к себе. Рука с зажатым в ней орудием предстоящего убийства безвольно повисла, Алена уронила голову на грудь Глеба и заплакала.