Читать книгу "Века перемен. События, люди, явления: какому столетию досталось больше всего? - Ян Мортимер"

Таким образом, главным агентом изменений XX в. придется признать Адольфа Гитлера. Он несет ответственность за начало Второй мировой войны. Его агрессивная доктрина национального превосходства и ее жестокие последствия нанесли значительный вред национализму как политической силе, несмотря на то, что он веками преобладал в Европе. Гитлер выдвинул идею массового убийства евреев, холокоста, и воплотил ее на практике, а его военные действия непосредственно привели к гибели множества людей на полях сражений и невероятным разрушениям в Европе, Африке, России, на Ближнем и Дальнем Востоке. Его угроза создать атомную бомбу заставила Эйнштейна обратиться к американскому правительству с просьбой запустить Манхэттенский проект. И, поскольку даже в чем-то самом плохом есть что-то хорошее, развязанная им война привела ко множеству достижений в технологиях и медицине, которые оказали положительное влияние во второй половине века – от исследования космоса до применения пенициллина. Несомненно, мир бы сегодня был совершенно иным, если бы Гитлера не было.

Заключение

В каком веке произошло больше всего перемен?

Есть, чувствую я, такой возраст, на котором отдельный человек хотел бы остановиться: ты будешь искать тот возраст, на котором ты желал бы, чтобы остановился род твой.

Жан-Жак Руссо, «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми»

Последние десять веков прошли перед вами подобно особенно уродливым участницам конкурса красоты; все они улыбались аудитории, несмотря на нехватку зубов, язвы от чумы, голод, войны и революции. Как и на многих подобных конкурсах красоты, вполне возможно обосновать победу любого участника. Очень соблазнительна идея выстроить их в хронологическом порядке, начиная с XI в., ибо без перемен, произошедших в XI в., невозможны были бы перемены XII, без XII в. XIII в. был бы совсем другим, и так далее. Но этому искушению нужно сопротивляться по той простой причине, что достижения одного века, даже если они имели фундаментальное значение для тех, кто жил в более позднее время, не всегда представляют собой самые значительные перемены. По той же причине нужно сопротивляться и иллюзии современности – чувства, что наши последние достижения, будучи самыми сложными и ослепительными, олицетворяют собой самые большие перемены. Эта книга не о достижениях как таковых. Существование человечества – это не гонка к звездам и даже не гонка к правде. Оно подобно выступлению эквилибриста: мы идем по туго натянутому канату в надежде когда-нибудь добраться до лучшего места, и каждый шаг – это риск катастрофы. А еще мы регулярно оглядываемся назад.

Если вас интересует мое личное впечатление, для моих предшественников, обитавших в доме, где я сейчас живу, больше всего жизнь изменилась в XVI и XIX вв. Но мое личное мнение на тему здесь неважно. Я должен отбросить собственные умозаключения и возможные предрассудки, чтобы разработать критерии, на которых будет основано последнее, самое объективное решение. Эти критерии дадут не только контекст для всех дальнейших соображений по вопросу, но и помогут объяснить, почему этот вопрос вообще важен.

Определение этих критериев, однако, – само по себе непростое дело. Когда я писал эту книгу, на одном приеме в Лондоне я познакомился с инвестиционным банкиром, и тот всячески уверял меня, что самое важное изобретение последней тысячи лет – это перевод денег по телеграфу. Причина, объяснил он, в том, что без него он «бы не смог достаточно быстро пользоваться предоставляющимися возможностями для бизнеса и, соответственно, не мог бы делать то, что делает». Даже когда я сказал, что Колумб, Лютер, Галилей, Маркс или Гитлер, возможно, все-таки оказали на мир большее влияние, он не уступил. После этого мне вспомнились слова иракца – корабельного плотника, которые я услышал в августе 1990 г. в кишащем тараканами баре на задворках Сингапура. Он сказал мне, что офицеры на корабле специально посадили его на мель, потому что Саддам Хусейн только что вторгся в Кувейт, и им бы пришлось по возвращении присоединиться к его армии. Сам плотник был весьма рад, что застрял в Юго-Восточной Азии, где ему платили в американских долларах: он уже воевал в войсках Саддама против Ирана и поклялся никогда больше не участвовать в войне. Если бы он был не в Сингапуре, спросил я его, где бы он тогда предпочел быть? «В Лондоне», – не колеблясь, ответил он. «Почему?» – «Потому что там можно купить лекарства 24 часа в сутки». Приоритеты инвестиционного банкира и корабельного плотника явно отличаются друг от друга, но это отличные иллюстрации того, как мы отвечаем на вопрос «Что важнее всего в жизни?», основываясь на собственном опыте.

Стабильность и перемены

Есть распространенное мнение, что общество склонно к все более широкомасштабным переменам, которые происходят со все возрастающей скоростью. Предлагаю задуматься над тем, что, по сути, верно обратное: у любой вещи есть тенденция становиться все более и более постоянной. Чтобы проиллюстрировать это утверждение, представьте, что вы оказались у родника в девственном лесу, и чуть впереди видите холм, где можно найти укрытие. Если никто и никогда еще не ходил от родника к холму, то можно выбрать любую дорогу. Первопроходец, скорее всего, выберет самый короткий или простой путь, пробираясь по мокрой земле среди упавших деревьев. Если позже окажется, что есть другой путь, еще короче, прежний путь забросят. Вскоре будет протоптана тропа. За века использования она может превратиться в дорогу. Если так и случится, то рано или поздно кто-то приобретет в собственность землю по обеим ее сторонам, после чего ее расчистят и станут возделывать или даже построят на ней дом. После этого все альтернативные пути станут непроходимыми, и всем придется ходить одной и той же дорогой. Дальнейшие перемены станут почти невозможны.

Эта простая модель применима ко многим аспектам нашего общества. S-образные «кривые цивилизации», с которыми мы встречались в XVIII, XIX и XX вв., – медленное начало, быстрое ускорение, затем долгое выравнивание очень многих перемен, которые мы обсуждали в книге, – выходят на последний этап после того, как новая модель поведения становится всеобщей. Если у 100 процентов взрослого населения есть избирательное право, дальше этому показателю расти некуда. А когда какое-то явление укореняется, его изменить уже очень сложно. Любой новоизбранный политик вынужден задумываться, как же мало у него власти на самом деле и сколько законов и обычаев его сдерживают. Эта кристаллизующая сила заметна повсюду: от унификации единиц измерения до законов и профессиональных стандартов. Со временем определенные модели поведения освящаются традицией, так что альтернативы становятся менее знакомыми, менее привлекательными или даже угрожающими для устоявшегося порядка вещей. Племя охотников-собирателей переживет определенный период нестабильности, когда стадо диких животных, на которых оно охотится, уйдет на новое пастбище в 30 милях от прежнего места, но, поскольку у них нет никаких постоянных построек, люди довольно быстро адаптируются. Стадо ушло – племя уходит вместе с ним. А вот для современного города отсутствие какой-либо пищи во всех магазинах в радиусе 30 миль – намного более серьезная проблема. Самые большие перемены происходят, когда обществу приходится отступать от общепринятых моделей поведения. Когда Новую Голландию переименовали в Австралию, а Новый Амстердам стал Нью-Йорком, процесс в обоих случаях был довольно прямолинейным. А теперь представьте, что будет, если Австралию и Нью-Йорк переименуют сейчас: вас ждут логистический кошмар, политическая шумиха и коммуникационный ад. Чем глубже укоренились наши модели поведения, тем сложнее от них отказаться. Чем меньше следы, которые мы оставляем на планете, тем менее значительны сдвиги в нашем поведении и тем меньше перемены.