Читать книгу "Шолохов - Андрей Воронцов"

— Мы знаем, какую роль вы играете в Вешенском районе, — холодно сказал глядящий исподлобья Молотов. — А вам не п-приходило в голову, что эти люди втерлись к вам в доверие и используют эту роль?

— Не приходило. Слишком во многих переделках я с ними побывал. Друзья, знаете ли, познаются в беде. Вообще, сразу скажу: постановку вопроса таким образом, что есть, мол, Шолохов и есть окружавшие его враги — Луговой, Логачев, Красюков и другие, считаю бессмысленной. Если мы пойдем по этому пути, то ни вы не поймете меня, ни я вас. Поэтому я бы хотел изложить проблему, как я ее вижу, а на ваши вопросы ответил бы потом.

У Молотова на скулах выступили красные пятна, но он ничего не сказал. Михаил продолжил, уже без помех, а под занавес достал письмо на папиросной бумаге, тайно переданное ему Красюковым из тюрьмы, сразу предупредив, что не имеет права говорить, как оно к нему попало.

— Я думаю, вам надо разобраться, товарищ Ежов, — сказал Сталин, передавая ему письмо. — Вызовите Лугового, Логачева, Красюкова в Москву, проведите расследование здесь. Но это не все, товарищ Шолохов. Я давно хотел спросить у вас вот что. Не кажется ли вам, что вы, создавая образ Григория Мелехова, слишком вжились в него? Но ведь вы — не Григорий Мелехов, вы не водите в бой дивизии против советской власти. Вы коммунист, товарищ Шолохов, но, видимо, вступив в партию, не совсем четко уяснили себе права и обязанности члена партии. Для вас кружок вешенских друзей важнее партийного товарищества. Никто из нас, — Сталин указал черенком трубки на себя, Молотова и Ежова, — и не подумал бы предъявлять здесь какое-то письмо, заявив, что не имеет права говорить, как оно к нему попало. Если мы не доверяем друг другу, стало быть, на наши посты нужно избрать других товарищей, для которых партийное братство дороже прочего. Аполитичный обыватель может позволить себе жить исключительно личными интересами, а мы, коммунисты, нет. Я понимаю, что у вас в районе, области сложилась трудная ситуация. Но как вы могли позволить себе два раза отказаться ехать на писательские антифашистские конгрессы? Ведь ваша кандидатура утверждалась на Политбюро! Вам оказали доверие! Почему вы хотя бы на время не можете забыть о личном ради нашего общего дела? Отвечайте, товарищ Шолохов.

Михаил под взглядами Сталина, Молотова и Ежова отложил в сторону уже набитую трубку: боялся показать, прикуривая, как дрожат его руки. Сцепив их под столом, он, сделав над собой усилие, поднял глаза на Сталина.

— Мое личное дело, товарищ Сталин, — это моя семья, моя писательская работа, хотя, если учесть, что мои книги читают миллионы, не такое уж оно личное, — тихо начал он. — А те, о ком я вам говорю, это не просто мои друзья или там собутыльники, хотя и бражничать нам доводилось, как водится между русскими людьми. Они — мои соратники по бюро райкома, точно так же, как Вячеслав Михайлович и Николай Иванович — ваши соратники по Политбюро. Вы — руководитель всей партии, и вам виднее, кто правильный коммунист, а кто неправильный. Я, наверное, неправильный. Но я не могу понять, почему международный писательский конгресс для большевика Шолохова более важное общественное дело, чем судьба его товарищей по парторганизации. Как я, коммунист, могу забыть о своих непосредственных обязанностях, бросить все, отдать окончательно свой район, область в руки отлично замаскировавшихся врагов и беззаботно ехать в мягком купе международного вагона на конгресс, словно я какой-то Эренбург, для которого загранкомандировки — главное в жизни? Разве мое выступление на конгрессе будет в этом случае искренним? Разве я буду достойно представлять свою страну? Если я сомневаюсь, что смогу выполнить свою роль на таком высоком уровне, то я честно должен доложить об этом руководству партии, что я и сделал. Теперь о письме Красюкова. Покуда в Ростовском НКВД сидят враги, я не имею никакого права подвергать опасности жизнь людей, передавших это письмо.

— Вы что же, и мне не доверяете? — насупился Ежов.

— Нет, но вы, очевидно, слишком доверяете кадрам, насаженным в НКВД еще Шеболдаевым и Рудем.

— Мы исходим из того, что товарищ Евдокимов хорошо знает местную специфику, — возразил Ежов. — Он сам старый чекист и достиг неплохого взаимодействия в области между партийными органами и местным НКВД. Ведь, помимо проблем вашего района и округа, существуют еще и другие, вам неизвестные. Чекисты с ними справляются.

— Могу только пожелать, чтобы они справлялись с ними не так, как в Вешенском районе! — сказал Шолохов.

Сталин, которому в глубине души понравилось то, что он сказал о загранкомандировках, движением руки остановил его.

— Теперь о ваших творческих делах, товарищ Шолохов. Нам, как вы совершенно справедливо заметили, они небезразличны. Что с четвертой книгой «Тихого Дона» и второй книгой «Поднятой целины»?

Михаил хлопнул по портфелю:

— Привез седьмую часть «Тихого Дона». За пять лет непрерывной борьбы с троцкистами (надеюсь, товарищ Ежов теперь не отрицает, что Шеболдаев, Рудь и Резник — троцкисты?) написал всего полкниги. Готов сдать в «Новый мир». Вторая же книга «Поднятой целины» слишком связана с современностью. Не могу же я продолжать ее с тем же гнетущим чувством, с которым только что рассказывал вам о творящихся на моей родине безобразиях?

— А товарищ Ставский говорит, что седьмая часть «Тихого Дона» тоже вызвала у него гнетущее чувство…

— Ну, если у него вызвали гнетущее чувство описанный мной окончательный разгром Деникина и нежелание Григория Мелехова отплыть с белыми из Новороссийска, то мне, очевидно, трудно угодить Ставскому.

— Хорошо, отдавайте рукопись в «Новый мир», — кивнул Сталин.

После этого Сталин отпустил Михаила. Молотов и Ежов остались в кабинете.

Вскоре Лугового, Логачева и Красюкова перевели на Лубянку. Допрашивали их, как потом они рассказали Михаилу, по-прежнему жестко, с обвинительным уклоном (в том числе и сам Ежов), но в начале ноября сняли все обвинения и выпустили — дело для 1937 года неслыханное! Ежов тут же предложил им хорошую работу в Москве, но они, поддержанные Шолоховым, категорически отказались, понимая, насколько это на руку Евдокимову. Освобождение друзей и восстановление Комиссией партийного контроля их в партии совпало с началом печатания в «Новом мире» седьмой части «Тихого Дона». Можно было бы праздновать победу, да сидели еще по тюрьмам десятки людей, взятых по тому же делу…

14 ноября бюро Ростовского обкома приняло решение восстановить на прежней работе Лугового, Логачева и Красюкова. Было сочтено, что они «были злостно оговорены участниками контрреволюционной правотроцкистской и эсеровско-белогвардейской организации» — то есть теми, кто был арестован уже после Лугового и его друзей, не выдержал истязаний и дал на них ложные показания. Те же обкомовцы и энкавэдэшники, кто непосредственно организовал арест вешенцев, исключая Шацкого, взятого по другому делу, не понесли никакого наказания. Освободили от своих обязанностей секретаря Вешенского райкома Капустина, председателя РИКа Мартынова и уполномоченного Комзага Винника, да и то лишь потому, что на их места пришлось вернуть Лугового, Логачева и Красюкова.