Читать книгу "Прыжок в длину - Ольга Славникова"

Он молчаливо терпел «урода», «козлину» и никак не реагировал на якобы нечаянные толчки синюшным локтем и всем широким корпусом – на самом деле весьма опасные, ввиду утренней неустойчивости инвалида на разболтавшихся протезах. Один раз домработница сожгла утюгом рубашку Ведерникова и демонстративно оставила ее на гладильной доске – с рыжим отпечатком в области печени и свисающим до пола иссохшим рукавом. В другой раз она расстригла всю длинную шнуровку на приготовленных для выхода легких ботинках, так что Ведерникову пришлось надевать тяжкие по теплой весне меховые сапоги, по грубой печке на каждую полимерную ступню. Ведерников вздыхал с облегчением, если Лида, с утра немного пошарашившись на кухне, приползала к дивану и валилась, неловко подогнув толстомясую руку, в дурной похмельный сон, сопровождаемый тихим пузырчатым храпом, иногда переходившим в насморочный рев. Осторожно удалившись из дома и возвратившись насколько возможно поздно, Ведерников находил декоративную подушку, об которую Лида плющила щеку, совершенно мокрой от слюны, а больше от слез, против которых Ведерников ничего не мог поделать. Столько лет они кое-как, за неимением лучшего, любили друг друга, но теперь им предстояло идти к погибели поодиночке.

Мать, как всегда, приехала в последний вторник месяца с деньгами и деликатесами, ровно к пятнадцати часам. Лида, у которой в голове все перепуталось и сварилось, как-то не успела подготовиться и предстала перед хозяйкой расхристанная, намазанная, для питания кожи, пожелтелой сметаной, с пунцовым ротиком в оставленной дырке. Мать на это зрелище только приподняла аккуратные брови. Приняв у хозяйки пакеты из «Елисеевского», Лида с нечленораздельным бормотанием поволоклась на кухню и оскорбленно саданула дверью. «Поговорим у тебя в комнате», – холодно предложила мать, поправляя перед неумытым, заспанным зеркалом новую округлую прическу.

В комнате она, брезгливо дернув носом, отвалила тяжко скрежетнувшую, в сухом сером крапе еще от осенних дождей, оконную створу. Новая прическа матери высоко открывала желтоватую шею, перстни на сплетаемых и расплетаемых пальцах искрили так аварийно, что казалось, будто ее вот-вот ударит током. «Надеюсь, ты с ней не спишь больше», – произнесла она ровно, абсолютно безо всякого выражения, и Ведерникову показалось, будто его лицо превратилось в горячий борщ. Он помотал головой, отмигиваясь от мути. «Вот и хорошо, – сказала мать равнодушно. – У тебя тут пахнет, будто в конуре у собаки. Вряд ли это называется уборкой. Думаю, ее пора уволить. Собственно, это надо было сделать еще позавчера».

Ведерникову стало не по себе. «Мне кажется, надо еще немного подождать», – пробормотал он, сам не понимая, что несет. «Зачем? – удивилась мать, проводя указательным по кромке столешницы и показывая собранную черную ватку. – Я тебе буквально завтра пришлю временную девочку, сейчас любая рада подработать. Не думаю, что мы должны заботиться о самолюбии бабы, которая вообразила себе здесь какие-то права. Пусть в другом месте заработает столько, сколько я ей платила. Полагаю, я сильно переплачивала».

Почему-то Ведерникова царапнуло слово «временная». Он всмотрелся. Мать выглядела, в общем, как всегда, не считая пропитавшей ее, невооруженным глазом видной усталости. Косые серые тени обтянули острое лицо, знакомые изысканно-горькие духи как-то опростились и теперь отдавали аптекой. «Мне почему-то кажется, – осторожно начал Ведерников, – что все само решится месяца за полтора, и с Лидой, и со всем остальным». Мать полуобернулась к нему от книжной полки, где приподнимала и очень медленно ставила на место ослепшие от пыли безделушки. «Знаешь, ты прав, – неожиданно согласилась она. – Я сегодня, в общем-то, приехала не прислугу увольнять. У меня для тебя новость».

«Про отца», – подумал Ведерников, и сердце сильно стукнуло. Мать присела бочком на вильнувшее компьютерное кресло и принялась по одному протирать испачканные пальцы взятой из сумки спиртовой салфеткой, напоминая готовящегося к операции хирурга. «Ты тоже сядь», – велела она, и Ведерников, изнывая, опустился на край своей отвратительной постели, откуда со стуком выпала давно прочитанная книга. «В общем, мы с Романом Петровичем решили уехать из страны, – твердым голосом сообщила мать. – Здесь все плохо, а скоро станет еще хуже. Причем очень скоро. Я продаю бизнес и недвижимость, пока за это хоть что-то можно получить. Основные деньги, сам понимаешь, уже не здесь. Я купила дом неподалеку от Барселоны, вот, взгляни».

С этими словами мать достала из плоской лакированной сумки элегантный айпад и, активировав картинки, протянула его Ведерникову. Ярко-белая вилла казалась сделанной из пластика и напоминала составленные вместе части хай-тековской кухни. Геометрию прерывали пальмы с толстыми стволами, похожими на гигантские оплетенные бутыли. Вода в неестественно-синем бассейне тоже казалась пластиковой и ровно ничего не отражала. «Дом довольно большой, недавно построенный, – объясняла мать, плавно листая то разбегавшиеся, то замедлявшиеся фотографии. – Вот, видишь, здесь апартаменты с отдельным входом. Три комнаты, большая ванная, балкон. Правда, второй этаж, над гаражом. Но ты ведь уже передвигаешься нормально, не в инвалидном кресле, как в прошлые годы. Можешь здесь вести совершенно отдельную жизнь, не видеть нас с Романом Петровичем неделями, приводить девушек, друзей. А хочешь, снимем тебе квартиру, это совсем не проблема. Правда, мне бы теперь хотелось быть к тебе поближе», – мягко проговорила мать и, чего никогда не бывало прежде, положила сухую руку с острыми серебряными ногтями Ведерникову на плечо.

Ведерников замер, будто на плечо ему села птица. Сразу окаменела и заныла спина, он часто заморгал, стараясь не выпускать из зрения содержимое айпада, продолжать его осознавать. Три длинные, гладкие, совершенно пустые комнаты, с неприятно низкими потолками и простенькими окошками, на снимках как бы имели наклон от наблюдателя, так что чемодан нового жильца мог съехать по облитому отсветами полу к дальней стене. Лестница к апартаментам, словно нарисованная углем на белой штукатурке, казалась взятой из разрушенного адского круга изверга-протезиста. Единственным, что скрашивало неприятие, была мягчайшая, как бы окутанная теплыми испарениями, область синевы за примитивным горизонтом белых балконных перил. «Ты ведь у меня никакого моря не видел, кроме Балтийского, – печально сказала мать, словно услышав мысли Ведерникова. – Недалеко от дома чудный пляж, будешь брать морские ванны, заново научишься плавать. И знаешь, там, в Испании, все очень хорошо устроено для людей вроде тебя. Всюду пандусы, специальные лифты, места на парковках. Социальные службы присылают медсестер, помощников по дому, я узнавала. И вообще совсем другое отношение к ограниченным возможностям. Не то чтобы все бросались помогать незнакомцу без ног. Но к нему относятся как к общественной ценности, если ты понимаешь, о чем я говорю».

К такому повороту разговора Ведерников не был готов. «Но я не могу так просто взять и уехать, – он заерзал, чувствуя себя беспомощным перед внезапной материнской нежностью, перед невесомой цепкостью ее руки. – Я теперь тренируюсь всерьез. Меня хотят заявить на соревнования, я же не могу подвести тренера. А там, где я буду там продолжать? И как? И что – меня возьмут в сборную Барселоны? Кому я в этой Испании нужен?» «О боже, какой ты наивный, – мать легко отстранилась, улыбнулась виноватой, какой-то мятой улыбкой. – Даже не знаешь, что многие наши спортсмены тренируются за границей. Хорошо, если это главный аргумент против, я выясню, что можно сделать. Наверняка можно. Я-то, сказать по правде, боялась, что тебя скорее удержит затея с этим глупейшим фильмом». «У меня вообще-то договор подписан», – напомнил Ведерников, сердито дернув уже освободившимся плечом.