Читать книгу "Святослав. Возмужание - Юлия Гнатюк"

— Слава! Слава! Слава! — трижды громыхнуло по рядам.

Едва замерло последнее эхо, как, подчиняясь командам, задвигались, зашевелились сотни и тысячи людей, покидая Ратное поле и направляясь к северным воротам.

По обочинам дороги за ними бежали женщины с младенцами на руках и цеплявшимися за подолы детьми, шли молодые девицы и ковыляли старухи. Женщины утирали слёзы, кто украдкой, кто, напротив, громкими причитаниями старался перекрыть шум и попрощаться с родным человеком. Старики, опираясь на посохи, стояли неподвижно, глядя на ратников выцветшими очами, в которых тоже порой дрожала скупая слеза.

У ворот часть ратников остановились, пропуская первые тьмы.

Жена кузнеца Молотило подбежала к мужу, обливаясь слезами, прильнула к его широкой груди, облачённой в кольчугу, обвила крепкую жилистую шею, вдыхая такой родной запах угля и железной окалины, которыми насквозь был пропитан кузнец.

Молотило, стесняясь прилюдно обнажать свои чувства, прищурил повлажневшие глаза, на миг привлёк к себе жену, а потом поцеловал и погладил по голове двенадцатилетнюю глазастую девчушку. Та засмущалась сквозь слёзы, поскольку считала себя уже достаточно взрослой, а отец обращается с ней как с маленькой!

— Ну что, Овсенушка, доченька милая, прощай! Не плачь и помни, что ты весёлого батьки дитя. Обижать кто вздумает, скажи, чья ты есть, мигом отстанут! — И тут же громко, как всегда немного рисуясь, сказал, обращаясь к жене, но так, чтоб слышали остальные: — Не смогла ты мне сына родить, сейчас бы, может, вместе Киев защищать шли, а так только слёз вдвое больше. Ну да ничего, Овсенке скоро самого лепшего молодца в мужья выберем. Дождусь внука, непременно его кузнецом сделаю, уж будьте уверены! А пока глядите мне, когда вернусь, чтоб дома всё ладно было. Сам-то я из железа выкован, обломаются об меня все печенежские мечи и стрелы, клянусь своим ремеслом огненным, обломаются! Ну, ступайте, ступайте! — поторопил кузнец, видя, что его полк уже начал выходить за ворота. Больше не оглядываясь, Молотило подхватил огромный щит, копьё и двинулся вместе со своей сотней, сосредоточенно глядя куда-то вперёд.

— А ну-ка, песню, грянули! — крикнул тысяцкий.

Полетела-разлилась над Киевом разудалая песнь. Воины приободрились, зашагали увереннее. Городские ворота замкнулись, а ратники двинулись на широкое поле с северной стороны града.

Худой и ещё более высокий, чем кузнец, молодой рукомысленник, шедший рядом, время от времени вытягивал шею, а потом воскликнул:

— Гляди, брат Молотило, никак твой супротивник Комель впереди вышагивает!

— Супротивник теперь у нас один — печенеги! — строго одёрнул его сотник.

Прикрыв собой град, ратники стали у края огромного поля, с левой стороны которого был непроходимый Чёрный лес, а справа крутые обрывистые берега Непры. Через Чёрный лес по Чёрному шляху в Киев обычно приезжали жиды, которые потом отправлялись на полдень, аж за Буг-реку, и дальше к грекам, за вином и сукном. Посему северные ворота в Киеве именовались Жидовскими. Западные ворота назывались Фряжскими — через них издавна приходили в Киев чехи, хорваты и фряги с товарами. Южные ворота именовались Ляшскими, поскольку оттуда приезжали ляхи, а через Хазарские ворота на востоке обычно прибывали хазарские купцы.

С северной стороны печенеги могли прийти только по Чёрному шляху, и, значит, встретиться с ними доведётся на этом поле. И ратники занялись подготовкой.

Конная сотня, приданная для разведки и связи с градом, стала их очами и ушами. Без устали, рыская по полям, лесам и дорогам, всадники докладывали обо всём, что творится вокруг. На дальних подступах у стогов, добавив к сухому сену свежей травы, дежурили сигнальщики, которые густым дымом должны были упредить о приближении неприятеля.

Воевода с тысяцкими распределял, где стоять какой тьме, в каком месте укрыть резервные сотни, как, в случае надобности, использовать для обороны обозные телеги. Ратники в последний раз проверяли оружие и подгоняли доспехи. Всё текло мирно и неторопливо, даже вжиканье клинков по точильным камням не нарушало привычного уклада жизни, — казалось, будто косари вышли на сенокос или жнецы точат серпы перед жатвой. И если бы не воинское облачение, всяк мог подумать, что мужики, разгружавшие с возов огнищанские бороны, готовятся обрабатывать ими землю. В поле часть пехотинцев копали длинные рвы и ямы, другие накрывали их ветками, а сверху дёрном, да так ловко, что Молотило, несший из леса охапку свежезатёсанных кольев, оступился и с треском провалился в одну из таких ям.

Взрыв смеха привёл кузнеца в некоторое смущение, но лишь в первые мгновения. Широко заулыбавшись, Молотило громко похвалил:

— Ладно сработали, мужики, ежели я на своих двоих в ловушку угодил, то печенеги на скаку и подавно!

Вокруг шумели ельники и дубравы, на полянах колыхались цветы, гудели пчёлы, выводили заливистую песню цикады, порхали быстрокрылые стрижи и ласточки — всё жило, щебетало, пело и плодоносило. Не верилось, что совсем скоро это мирное поле жизни станет полем разорения и смерти.

Кузнец Молотило, справившись с делами, лежал на спине, раскинув руки, и покусывал сладкую травинку. Ему, прокалённому пламенем кузнечного горнила, летнее солнце не казалось жарким, а походило на ласковое прикосновение жены, когда она была в добром настроении. Эх, жить бы так и радоваться труду своему ковальскому, жене норовистой да дочери любимой. И откуда взялись эти проклятые печенеги, что им в своих землях не сидится? Неужто награбленное добро краше того, что честным трудом заработано? Вот и нынче, чтоб отвадить захватчиков, потрудиться придётся. Только кровавая это работа, грязная и тяжёлая, горше которой на свете не бывает. Ну, так что ж, возразил сам себе Молотило, кому, как не мужикам, положено самую тяжёлую работу делать, не жёнам ведь!

— Слышь, Молотило, а правду рекут, что ты своим топором шапку с десяти шагов надвое разрубить можешь? — услышал он голос долговязого рукомысленника.

— Ну? — буркнул кузнец, недовольный тем, что его потревожили.

— Покажи, а, Молотило?

— Отстань! — досадливо отмахнулся кузнец, повернувшись спиной к назойливому соседу. И тут узрел вдали клубы густого белесого дыма.

Дозорные тоже заметили их и затрубили сигнал к построению.

— Эх ты! — укорил кузнец долговязого. — Последние мгновения мирной жизни испортил! — И потянулся за шеломом.

Вытянувшись полками, русские рати перегородили всё большое поле. Стали крепко, воткнув в землю острые окованные концы своих червлёных щитов и выставив вперёд копья. Впереди выстроились лучники.

С полуночи уже нарастал гул — это приближалась печенежская конница.

Живая лавина из людей и коней с гиканьем и воплями, перемалывая землю копытами, неслась на безмолвно замершие шеренги ратников, приближаясь с неимоверной быстротой. Строй нападавших был неровен, — кто-то вырвался вперёд, кто-то приотстал, но все степняки были преисполнены решимости единым махом смести неожиданно возникшую преграду и, не останавливаясь, пронестись к самым киевским стенам и яростным штурмом одолеть град, в котором осталось мало защитников. Поблёскивающие на солнце кривые печенежские клинки казались бесчисленными зубьями в пасти какого-то чудовища, вознамерившегося поглотить русов.