Читать книгу "Ребенок - Евгения Кайдалова"

«…Так вот где таилась погибель моя!» И в первых, и во вторых, и в двадцатых яслях, куда я уже в отчаянии позвонила, мне напомнили, что времена социализма давно прошли и напрягаться с годовалым ребенком за мизерную зарплату никто не собирается. Вот с двух лет Илью, так и быть, возьмут.

Это был удар ниже пояса, но мне удалось его пережить – слишком велико было желание вернуться в мир из своего заточения. Раскрыв газету с объявлениями, я принялась обзванивать нянек, но те оказались единодушны в своем желании меня добить – ни одна из них не брала меньше доллара в час.

Я уже была готова пережить и это, но последний удар, окончательно сбивший меня с ног, нанес не кто иной, как Антон. С помощью калькулятора он очень убедительно доказал мне, что моя работа будет совершенно нецелесообразна – по существу, я буду работать для того, чтобы обеспечить няньке рабочее место.

От осознания этого мне захотелось со всего маху разбить себе голову о стенку. Едва мне удалось приналечь и распахнуть так плотно затворенные жизнью двери, как их тут же передо мной захлопывал самый близкий мне человек. Нет, не могу я с этим примириться! Буду работать, пусть и за гроши! Буду! Буду!

– Позволь тогда узнать, где ты собираешься найти время на хозяйство?

– Где-нибудь да найду!

– Неужели? А по-моему, все вечера заняты ребенком, и если дни будут заняты работой, то что же остается?

– Выходные.

– Ты собираешься в выходные готовить на всю неделю? То есть мы каждый день будем потом разогревать сваренные в воскресенье макароны и пожаренную в субботу картошку?

– Ну почему? Есть полуфабрикаты…

– Только я их есть не собираюсь. Кстати, а суп мы будем хлебать из пакетиков, да? Или один и тот же всю неделю?

«Да! Да! Да!» – мысленно кричала я и также мысленно обрушивала на голову Антона кухонные полки с посудой, выливала на него кастрюли супа и швыряла ему в лицо полные тарелки второго. Вот я и замурована наглухо в доме, доме, который принадлежит Антону и где я живу на правах содержанки. Пока условия диктует он, я не могу вышибать в этом доме двери.

– Извините, пожалуйста, я хотела бы отменить собеседование.

– Вы уже нашли другую работу?

– Нет, но я все равно не могу…

– Жаль, у вас были хорошие шансы!

Выйдя после этого на прогулку с Ильей, я не могла не выплакаться. Найдя заведомо укромный уголок парка и высадив Илью копаться в снегу, я взахлеб рыдала, уткнувшись лбом в ближайшую березу. Почему??? За что??? За какую провинность я так жестоко наказана? За то, что я женщина? За то, что мужчина считает ребенка исключительно женской проблемой? За то, что ролью в обществе мне предписывается «хранение очага»? За то, что Антону в принципе безразлично мое будущее, зато его вполне устраивает бесплатная домработница?

Под конец проливного плача я могла лишь тяжело дышать и отчаянно всхлипывать. Даже преступнику объявляют в суде, по какой статье он отправляется на нары, и четко отмеряют ему срок наказания. Я не знала ни первого, ни второго, и если могла о чем-то догадываться, то лишь о том, что угодила в свою тюрьму за отсутствие состава преступления. Я не убила ребенка тогда, когда закон давал мне на это полное право, и сейчас расплачиваюсь именно за это. Что за бред эта жизнь! Настоящий больной бред!

– Женщина!

Я испуганно обернулась на суровый, хотя и визгливый, голос.

– Что же вы так ребенка пугаете?! Это как же не стыдно завывать у него на глазах!

Впервые в жизни мне совершенно сознательно захотелось прикончить человека. Того самого, что произнес эти слова.

Как бы там ни было, я решила не сдаваться, и последующие месяцы были подогреты азартом борьбы. Возможно, ненависть – не менее сильное чувство, чем любовь. Пусть она и не окрыляет, но дает силы жить. Я возненавидела все обстоятельства, которые сгрудились вокруг меня и не дали мне вырваться на волю. Я ненавидела пищу в тот момент, когда ее готовила и когда подавала на стол; ненавидела квартиру, по которой ходила и которая требовала моей хозяйской заботы; ненавидела даже деньги за то, что их не хватало на самое необходимое, что мне было нужно сейчас, – свободу. Что касается Антона, то я боялась себе до конца признаваться в тех чувствах, которые к нему испытывала. Просто я стискивала зубы, когда слышала его звонок в дверь, прикрывала глаза, чтобы не видеть его бодрое, разрумянившееся от ходьбы по морозу лицо, и подставляла губы для приветственного поцелуя, мечтая о том, чтобы он поскорее лег спать и я не видела это мучительное напоминание о том, что жизнь продолжается. Продолжается за моей спиной…

Ненавидела ли я ребенка? Не знаю. Скорее всего по отношению к нему я испытывала отчаяние. Точно так же я отчаивалась бы, увидев препятствие, которое мне никогда не преодолеть.

Вряд ли Антон подозревал о том, какими чувствами я живу: любая жертва на моем месте постаралась бы сдержаться и не показывать палачам своих страданий. В те минуты, когда его рука прокрадывалась под одеялом к моему бедру, гладила его, спускаясь к талии, и, все учащая движения, кругами скользила по спине и ягодицам, я думала: неужели он не осознает, что любовь в неволе противоречит всем законам природы? Это просто nonsense, выражаясь его любимым английским языком. Даже звери в зоопарке не хотят спариваться в клетке, и уж тем более они не стали бы совокупляться с теми, кто их туда посадил. Права я была или нет, но я считала именно Антона первопричиной своих несчастий, тем, кто сухим вышел из воды, оставив меня барахтаться в мутной тине. Его рука все сильнее притягивала меня к себе, я уже чувствовала настойчивую горячность другого тела и была обязана как-то на нее ответить. Как? Ни тигры, ни мартышки не желают брачных игр за решеткой, а что уж говорить о людях с их высшей нервной деятельностью! Однако человек способен на то, что недоступно ни одному животному: он может себя заставить.

Я не притворялась и не разыгрывала страстных сцен. Я закрывала глаза, чтобы не видеть лицо человека надо мной, и предоставляла своему телу полную свободу реакций. Неизвестно с кем, неизвестно где – с этим еще можно было смириться, но сильной и яркой радости от полного воссоединения с любимым я уже не получала. Ощущались лишь слабые отголоски от некогда буйного торжества. Впрочем, на фоне моей вечной душевной смуты мне было достаточно и этого.

Проблема того, как вернуться к жизни через работу, занимала меня гораздо больше, чем проблема удовольствия от секса. Среди многочисленных объявлений в газетах ко мне могли теперь относиться лишь те, что предлагали работу на дому. Шить рабочие рукавицы я не умела; для того чтобы выращивать грибы, мне пришлось бы переселиться в подвал; но возможность болтать языком по телефону показалась мне вполне приемлемой. Продавать оптовикам товары со склада? Нет ничего проще! Да, я уже занималась продажами, только немного в другой сфере… А какая, вы говорите, будет оплата? По количеству заказов?

Я еще больше воспрянула духом: уж что-что, а уболтать человека так, чтобы он ввязался со мной в торговые отношения, я умела. Первые несколько дней работы прошли на волне энтузиазма, я старалась не очень замечать, что к вечеру разговариваю с клиентами все более напряженным тоном. Ничего не поделаешь, такая работа! В конце концов, в начале своей маркетинговой карьеры я тоже бесперебойно отвечала на звонки, но… при этом мне не приходилось одновременно выслушивать канюченье ребенка, вцепившегося в мою ногу. «Ы-ы-ы-ы-ы!» Упершись в пол изо всех сил, на которые были способны его ножки, Илья оттягивал меня от телефона, а когда ему это не удавалось, начинал с отчаянным плачем прыгать на месте или валиться на пол. Иногда, глядя на меня в упор, он демонстративно тужился, и, пока я скороговоркой договаривала клиенту цены, детские штанишки тяжелели на глазах. Я кричала, шлепала его, стаскивала испорченную одежду, бежала ее застирывать, в этот момент опять звонил телефон, я кидалась отвечать на звонок, Илья топал в ванную и разглядывал брошенные там испачканные штаны, я бросала трубку и бежала отмывать ему руки, телефон звонил опять, Илья опять бежал к своим штанам, я кричала клиенту «Извините, я сейчас!», закрывала дверь в ванную, снова бросалась к трубке, там уже шли гудки, Илья с плачем колотил ладошкой по двери, я орала на него на грани истерики… Все мои вопли и шлепки не приводили ровным счетом ни к чему: ребенок хотел, чтобы я занималась им, а не телефоном, я хотела, чтобы ребенок занимался игрушками, а не мной. Чем сильнее становилось мое желание, тем больше крепло оно и у Ильи. Если раньше он еще мог минут пять самостоятельно поводить фломастером по бумаге или поклевать с тарелки замороженную черную смородину, то сейчас ребенок таскался за мной, как привязанное к ноге пушечное ядро. Я не могла закрыть за собой дверь ни в ванную, ни в туалет, чтобы через секунду не услышать плач и стук в дверь. А стоило телефону зазвонить, как Илья тут же мчался следом за мной, цепляясь за штанину, с твердым намерением не отпускать меня от себя к тому миру, что начинался за гранью телефонной трубки.