Читать книгу "Старый тракт - Георгий Марков"

— Да-да, Ефрем Маркелыч, эта книга о том, как возникает капитал, как он обретает дьявольскую силу, как он порабощает людей и… и… и… — Шубников подыскивает более точные слова, морщит лоб.

Ефрем Маркелыч от удивления открывает рот, часто-часто моргает, гася под пушистыми ресницами синеву лучистых глаз. Шубников чувствует, что он сейчас спросит о чем-то еще, отвлечет его от тезисов выступления, и потому спешит опередить любопытство гостя Макушина.

— Господа, книга «Капитал» столь сложна, что требует прилежного изучения. Простите, что я, не владеющий фундаментальными знаниями экономики, ограничиваюсь лишь краткой характеристикой этого труда, пришедшего к нам из Германии.

Шубников далее говорит о настенных картинках для крестьян. Петр Иванович и о них позаботился. Его книгоноши, разъезжающие по деревням Сибирского тракта, прежде всего просят у хозяина эти живописные картинки. Чуть ли не в каждой избе украшают ими крестьяне простенки между окнами.

В затейливых рисунках, исполненных жгучими красками с подписями в две-три строки, они рассказывают были и небылицы о русских героях Наполеоновских войн и сражениях с турками, о русском мужике Иване-дурачке, который на поверку вовсе не глупец, а умный из умных, запросто обводящий вокруг пальца и боярина, и князя, и даже самого царя.

Шубников вытаскивает из кармана пиджака ослепительно белый платок, вытирает пот со лба и благодарит за внимание слушателей, прося у них извинения за шероховатость стиля.

Все дружно хлопают в ладоши, общий гул одобрения плывет по торговому залу. Петр Иванович гладит бороду, щурит глаза, от взгляда которых ничто не ускользает: одухотворенные, раскрасневшиеся лица курсисток, блаженная улыбка начальницы женской гимназии, настороженная посадка головы на крепких, прямо-таки мощных плечах помощника прокурора.

«Всем угодил. Для всех товару доставил!» — думает про себя Макушин со светлой ноткой в душе и громко объявляет:

— Господа! Прошу всех желающих осмотреть на полках поступившие книги. После чего будет чаепитие и наш томский пиит Африкан Голь-Перекатный прочтет свои последние творения.

Все неспеша подымаются со своих мест и растекаются по торговому залу. Шелест страниц плывет из угла до угла, то там, то здесь слышатся восторженные голоса. Верно, пронзительно верно кто-то из мудрецов сказал: среди чудес человеческого разума, может быть, самое удивительное чудо — книга. В Томске почитают эту истину как молитву, а уж даль-то какая от древних и великих городов российских… Вот и попробуй рассуди, откуда и почему подобное берется.

5

От Макушина разошлись чуть ли не в полночь. Шубников заспешил к дому Аграфены Степановны. Едва завернул за угол макушинского магазина — навстречу Ефрем Маркелович. Ах, какой быстрый! И когда он успел опередить Шубникова?! А ведь с виду тяжел и вроде неповоротлив, медвежековат даже.

— А я поджидаю тебя, Северьян Архипыч. А ты вот он, тут как тут. Ну, братец мой, не раз и не два доводилось мне слыхивать у Петра Иваныча граматеев-говорунов, а уж ты всех превыше. Петр Иваныч душа добрая, козявку зазря не обидит, вокруг него увиваются и стоящие люди и трепачи первостатейные. Ну слышал ты этого Голь-Перекатного… Стихари его — муть зеленая. Убей меня на этом месте, а я ни одного слова не запомнил. То ли дело — Некрасов. До печенок пронзает, и слеза на глазах кипит… А Макушин что? Он сам-то понимает, что стоит Голь-Перекатный. Пятак в базарный день, а, вишь, приходится ладить и с этой шантрапой, чтоб все было как у больших хозяев в Петербурге. Да и видел сам, как клюют на него эти особы из гимназии. Прямо жаром пышут, как печи голландские…

«Что ему надо? Зачем все это он говорит мне?» — обеспокоенно подумал Шубников, но, вспомнив, как почтителен был с Ефремом Маркеловичем сам хозяин, раздумчиво ответил:

— Я не столь резок в оценке творений Голь-Перекатного, Ефрем Маркелыч. Все-таки он поэт местный, конечно, самодеятельный. Куда ему до наших классиков! Но вот что учтите: благородство, истинное благородство его чувств. Как он трогательно описал бродягу, ночующего под лодкой, тоску его матери в бедной деревенской избе… Нет-нет, Ефрем Маркелыч, искорка есть в нем, что ни говорите.

Было темно и душно на улице. Лампа уличного фонаря угасала. Шубников с трудом различал лицо Ефрема Маркеловича, а как хотелось посмотреть в его синие глаза. Что же он задумал? А то, что задумал, — это несомненно. Такой человек в пустую слов тратить не будет. Шубников еще больше от этих размышлений напрягся, сверлил взором темноту, ждал чего-то недоброго от нового знакомца.

— А бог с ним, с Голь-Перекатным! Может быть, и в самом деле он с искоркой, как ты сказал. Пусть себе строчит галиматью всякую. Вреда особого нет, ну ж на том спасибо. Я хочу тебе, Северьян Архипыч, о другом сказать. Ты приезжай ко мне в Подломное. Приезжай, как будет поближе к осени. По нашим местам в эту пору сухо, солнечно с утра до вечера. В тайге все поспело — и орех, и ягоды. Дичь сама в руки идет, что боровая, что озерная. И рыбалка, куда с добром! Приезжай! Книга — дело головоломное, от них и свихнуться можно. И я тебе уже поспособствовал зараньше. Самому Петру Иванычу говорю: «Ты, Петр Иваныч, старшого-то намерен ли по тракту пускать или при себе намерен держать?» Он сказал: «С какой же стати все время его при себе держать? Непременно в поездку по тракту отправлю, коли сам не откажется». Надобно, говорит, школам и библиотекам моим ревизию навести, как и что там? Не раскуривают ли мужики книги, не обижают ли учителей, в достатке ли еды у них, у бедных. Все ведь люди-то нищие, у другой учительницы к зиме и обуться не во что и плечи прикрыть нечем. Он заботливый, Петр Иваныч, сам из таких вышел. А уж ты, Северьян Архипыч, доволен будешь. Домик у меня в Подломном просторный, а еще заимка поблизости есть. Там совсем божий рай. Есть где дух перевести и телесами отдохнуть…

Ефрем Маркелович так горячо зазывал Шубникова к себе в гости, что тот с облегчением подумал: «А я-то вообразил черт знает что! А человек-то ко мне с почтением, с добром. И отчего я такой мнительный?!»

— Спасибо, милейший Ефрем Маркелыч. Коли будет заделье по хозяйскому повеленью — не откажусь, любопытствую посмотреть в натуральном разрезе сибирскую тайгу. Заманчиво! — Шубников поймал в темноте руку Ефрема Маркеловича, крепко пожал ее.

— Ну да я еще разок-другой объявлюсь. Петр-то Иваныч, дай Бог ему здоровья, еще одну школу на тракте решил построить. А мое дело — хоть десять! Топоры у моих плотников вострые, всегда наготове. Таким Макаром до встречи, Северьян Архипыч. Я-то раным-рано, по холодку уеду, чтоб до жары подальше проскочить. — Ефрем Маркелович исчез в темноте, и только скрип его сапог в галошах долго еще доносился из тьмы деревянной улицы.

6

Нет, положительно Петр Иваныч Макушин Христов человек! Служить у него было одно удовольствие. Он никого не унижал, ни перед кем не старался выставить свое тезоименитство, был достаточно строгим в делах, но любил и посмеяться, пошутить — порой и сам над собой. С Шубниковым держался настолько учтиво, почтительно, что временами казалось, что не он, Макушин, хозяин — голова всему предприятию, а наоборот — Шубников.