Читать книгу "Дети мертвых - Эльфрида Елинек"

Но утопленные люди покидают свои странные ёмкости в совершенно нормальном образе. Охранники спят на своих поучительных супериллюстрированных журналах, в которых королей и принцесс снова и снова будят горошины. С каждой минутой группа людей становится больше, они проскальзывают в дверь, испуганно жмутся друг к другу и пускаются в сторону Южного вокзала. Мужчина, который протискивается мимо нас, даже не извинится. Да может ли быть, что он совершенно голый и назойливо воняет говном? Нет. И вон там, молодой человек в костюме, мы бы его лучше по миру пустили, чем смотреть, как старомодно скроен этот костюм и как износилась материя. Там, дальше, двое жутких душ в лыжной одежде, немного неподходящей для этого времени года, и дальше, слева, у ворот, как тёмный туман, группа молодых людей, которые пялятся в безграничную пустоту, а сами надели на себя альпийскую высоколазную одежду (термо-брюки? Нет, я думаю, жар исходит от чего-то другого!), а вот это ведь позвякивают скобы и крюки для подъёма, которые они пристегнули к рюкзакам, и ледорубы, которые выглядывают из этих рюкзаков, как причудливое древнегерманское украшение для шлема. Ближе к входу болтает между собой группа из трёх пожилых мужчин в широких брюках гольф и куртках, которые эти мужчины, наверное, тоже хотят взять с собой на природу, но им надо поторопиться, чтобы успеть на последний скорый поезд, уже очень поздно, а пригородный поезд будет тащиться часами. Этой группе, сейчас слегка рассеянной в дымке города, кажется, свойственна некоторая растерянность, даже беспомощность, люди блуждают туда и сюда, расстаются, снова сходятся, их ищущие глаза смотрят по сторонам. А вон молодая женщина, очень подвижная, одетая во что-то вроде баварского национального платья, легко и элегантно сбегает по наружной лестнице, так, как будто у неё есть цель, но потом вдруг задумывается, нерешительно оглядывается, даже поворачивается назад, к зданию, на одно мгновение в её совершенно лишённых блеска глазах отражается свет фонаря от памятника Марии Терезии, я измеряю этот взгляд, он неожиданно наполняется невыразимым ужасом, и я энергично отряхиваю его от страха. Полные замешательства, все эти люди торопятся прочь, быстро собираясь, потом снова расходясь, только для того чтобы заново сойтись. Даже ребёнок затесался среди них, он гребёт руками так, будто утонул. Но вот, подобно железным опилкам, все они поворачиваются, насколько они могут быть поворотливы и обратимы, в одном направлении и в своей тупой деловитости держат путь — куда глаза глядят.

ЛЕСНИК СЛЕДИТ за порядком в лесу. А растущий вокруг беспорядок ему безразличен. Местность не хочет прийти в себя после стихийных бедствий прошедших недель, упрямый больной, так и швыряет об стенку спасительное крепительное, все эти растворимые в воде вяжущие средства, беспокойно ворочается в своём ложе. Горячечная рука выпрастывается из долины и сметает куда-нибудь несколько тысяч тонн земли и камней, даже не взглянув, в кого или во что это попадёт. Нервно смела с края пасущееся стадо, скот падал сквозь освежающе холодный осенний ветер, с рёвом вертясь в воздухе, ногами вверх, ногами вниз, кишками наружу. Корка земли отламывается, едва схватившись. Луга приобретают коричневый окрас под бороной тяжёлых тралов, оставляющих за собой борозды и кичливые петушиные гребни; материнская подошва почвы того и гляди утонет под гусеничными цепями. Речки любопытно выглядывают из-за коры берегов, они уже однажды выходили наружу и нализались горчично-жёлтой глины, они и второй раз не остановятся перед этим! Их только подтолкни, только помани. Коричнево, лениво ворочаются между склонами помои, в которых умывают руки во всей их невинности те три человека, которые что-то значили для нас (невоплощённый, самовозникший и тот, кто наконец кем-то стал), вода отламывает кусочки и крошки земли, тащит их за собой, это могучее водопреставление надо бы отвести, только вот куда? В одном только этом пространстве за прошедшие недели — попадались там и очень хорошие дни, но теперь от них и следа не осталось, ну и скатертью дорога — выпало примерно четверть среднегодовых осадков, только вот куда? Земля на пределе своей вместимости, люди и подавно, все сыты по горло, об этом говорится скорбным тоном в вечерних передачах по радио и телевидению. Всё настолько набралось, и даже хорошая погода прошедших дней, кажется, пустила на ветер не так много этой сырости, и опьянение не выветрилось; земля, по-видимому, потеряла или проиграла бонус на свою квоту испарений. Посёлки поражены потоками воды и до сих пор не могут прийти в себя. Кроткие долины преисполнены наводнений, а после ухода воды — наносов. Люди с любопытством подходят к каменным завалам и крутым обвалам; специально для приезжих боковые долины обнажили свои бока и выставляют на всеобщий обзор свои ломаные коричневые икры и раны, изрезанные края краюхи, а из неё торчат белые кости скелета скал, на которых обносилась вся земля, и пришлось её сбросить в долину. Как будто огромные животные были там вложены в сандвичи нам на съедение. Всего избыток. Теснины затворничают, причём затворы достигают высоты в тридцать метров! Лесничий посасывает свою трубку и пускает свою собаку немного вперёд, но она, обычно всегда радуясь такой редкой возможности, остаётся у ноги, осторожно садится на задние лапы и смотрит поверх обрыва дороги, поверх этого трамплина: значит, всё-таки состоялся отбор людей! Но как-то подло, что у лесника были взяты оба его сына. Хотя бы одного Ничто могло бы ему и оставить, чтобы продолжить свою бесконечность хотя бы в одной персоне.

Ничто, в котором оба сына лесника сейчас играют в карты, лишь равнодушно пожимает плечами. Ветер сперва даёт о себе слышать, а потом показывается на глаза. Покорно склоняют головы последние лиственные деревья чуть выше по склону, они нынче уже много в чём участвовали, но сегодня не хотят испортить игру, на них нашло поболеть за нашу команду. Охотничья собака, этот обязательный парень, принюхивается к воздуху и издаёт короткий вой, который переходит во взвинченное завывание и может скакать в долину верхом на ветре, это будет слышно до самого Нойберга! — пустим его по миру, ведь это такой милый земной звук. Лесничий на мгновение поворачивается к собаке, но та избегает взгляда своего господина и мастера, почти пристыжённо смотрит в землю. Внизу по боковой дороге едет почти новенький микроавтобус местного транспортного предприятия, на котором экскурсанты совершают свои выезды, наверное отпускники сейчас как раз на пути в Марияцелль. Егерь спрашивает себя, поедут ли они через Фрайн и Мёртвую Бабу или через Нижние Альпы; нет, лучше через Фрайн, дорога через Нижние Альпы со времён ливней стала особенно коварной и опасной, об этом предупреждают по авторадио. Ну да водитель знает, он здешний. Только что последние маленькие люди сели в машину, а лесник — мужчина, который пойдёт далеко. И микроавтобус уже беззвучно свернул на повороте, пересёк лесную речку, это разгневанное дитя, которое раскидало почти все свои игрушки и за это, естественно, получило новые, только много больше, и они теперь забили всё его ложе. Местные власти опять не чешутся, людей на общественные работы не соберёшь, молодые мужчины все в горах, обслуживают охоту, где они могут за час заработать втрое больше, большинство в это время берут свой ежегодный отпуск. А дел непочатый край! Лесничему надо ещё взглянуть на речушку, которая берёт здесь начало; она причиняет лесничему больше всего забот, поскольку должна течь в Тирольский ручей, но, кажется, не имеет никакого желания: после ливней она даже передвинула своё ложе. И забрала с собой все постельные принадлежности. Новое ложе речушки срочно требует чистки. Там, где она лежит сейчас в гремучей тишине, в неописуемо спокойной и вместе с тем воющей от боли ночи смерти, тоща как неподалёку спят сыновья лесника и другие сыновья, ожидая, что шум разорвёт их вечную тишину, не крик ли ужаса послышался? Чьего? Сыновья взаимно гасят крики друг друга, как сигарету, чтобы отец не услышал. Там в любом случае нельзя оставлять камни и ложе тоже, либо уж оно должно быть, наконец, прибрано, при необходимости придётся купить новые простыни и наволочки. Речушка, в которой что-то пенится, — но что? — не может каждый вечер ложиться в своё вонючее посеревшее бельё. Это — и худшее — лесник должен пойти посмотреть, потом из дома он позвонит в управу Нойберга и забьёт тревогу, которая помылась, но для этого ещё надо набрать воды в рот. Разумеется, он будет молчать. Внизу отдыхают отпускники в их любимых шезлонгах и загорают, смешанный набор людей, наказание господне, они принимают солнце как средство наслаждения и пытаются сбежать от своей жизни в чужие постели, да, вот они лежат рядком, тоща как речушка наверху влезет в своё новое ложе и износит ему всё дно.