Читать книгу "Меч и щит - Григорий Березин"

— Я ведь предлагала заняться делом более приятным, — обиделась моя рассказчица, а я подумал: «Что-то не припомню такого!» — А ты спрашивал, кто такие стреги и к чему стремились. Вот я и излагаю. А уж как излагать, это мне, наверно, лучше знать! Впрочем, если предпочитаешь перейти от разговоров к действиям… — И она положила руки на бедра с явным намерением удалить с них шелковый треугольник. Будь на ее месте другая, я бы такой жест только приветствовал, но сейчас меня больше занимало знание.

— Нет, излагай, как считаешь нужным, но по возможности не вдаваясь в политику давно минувших времен.

— Как угодно, — пожала плечами она. — Только никакой, как ты выражаешься, политики в моем рассказе нет — одна история, правда изустная, потому что письменностью туаты так и не обзавелись, жрецы считали и ее излишней, мол, будет мешать бардам и филидам развивать память. И это, конечно, тоже не способствовало объединению туатов, хотя бы для совместного отпора врагу. Поэтому когда жунтийцы стали сколачивать первую в Межморье гегемонию, они без труда разбили туатов и обложили их данью. А когда туаты восстали против их господства, то были с легкостью разгромлены и лишены половины земель. Когда гегемония перешла от жунтийцев к вендам, туаты снова попробовали скинуть иго, и венды, опять же без труда, потопили восстание в крови. После того как рухнула гегемония вендов, туаты решили, что смогут наконец вздохнуть спокойно и зажить по-старому, но тут…

— Но тут, в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году, их покорили левкийцы во главе с царем Леонтом, — вставил я, вспомнив читанную когда-то «Историю Левкии» Агасикрата и отождествив наконец загадочных туатов с хорошо известными историкам гиатами.

— Если ты дальше сам знаешь, то нам незачем тратить время на разговоры, и мы можем…

— Нет-нет, рассказывай, — попросил я, видя, что она снова берется за черный треугольник.

Она состроила гримаску, как бы говоря «дело твое», но рассказ продолжила, и я теперь воспринимал его лучше, поскольку мог сопоставлять услышанное с тем немногим, что знал о гиатах из истории. И оценил юмор безвестного левкийца, переименовавшего загадочных туатов во вполне понятных гиатов, то есть свинопасов.

— При левкийской гегемонии туатам жилось вполне сносно, так как платили они теперь не дань, размеры которой определяла только жадность жунтииских и вендийских князей, а подати, распределенные на всех подданных левкийской державы. Но для туатов это мягкое владычество оказалось хуже жестокой власти жунтийцев и вендов. Те требовали от туатов лишь одного — покорности и дани. А левкийцы втягивали их в свои войны, в управление государством, во всякие состязания. И народ стал забывать исконные обычаи и даже родной язык. То же самое продолжалось и при ромеях, только еще в большей мере, потому что ромеи забирали юношей служить в свои легионы и они возвращались домой уже настоящими ромеями. И жрецы-мудрецы предали свой народ, войдя в ромейское жречество и подчинившись понтифику. Они стали поклоняться чужим богам, даже не называя их для приличия туатскими именами. Нет, они чтили всяких там Марсов, Юпитеров, Юнон и прочих беллон с венерами. А своих богов туаты забыли…

И вот тогда спасать народ решили женщины, и среди туатов появились стреги. Они стремились сохранить в чистоте древние верования и тем самым сохранить туатов как народ. Но неизбывное проклятие туатов — разъединенность — проявило себя и теперь, потому что стреги чуть ли не сразу раскололись на тех, кто призывал удалиться от мира и хранить древнюю мудрость в лесных убежищах, передавая ее девушкам, добровольно шедшим в обучение, и тех, кто требовал не удаляться от мира мужчин, а наоборот — вспомнить, что когда-то женщины туатов сражались бок о бок с мужчинами, и передавать древнюю мудрость людям, проверенным в бою. Эти последние оказались в меньшинстве, и их изгнали из мест, населенных потомками туатов. В поисках пристанища они ушли на север, где впоследствии стали называться…

— Вальками, — не выдержав, снова вставил я и, получив еще один жгучий взгляд черных глаз, поспешно замахал руками, мол, продолжай, я слушаю.

Она немного помолчала, давая понять, что дальнейших вторжений в монолог не потерпит, а потом заговорила вновь:

— Эти две ветви хранительниц древней мудрости со временем расходились все дальше и дальше, становясь уже совершенно непохожими друг на друга. Ушедшие на север уверовали в какую-то богиню Валу, отчего и получили свое прозвание… — (Я обиделся, что бабушку назвали «какой-то богиней», но смолчал из опасения, что рассказ будет окончен на таком интересном месте). — … А оставшиеся все больше отрывались от мира людей, погружаясь в пучину самого темного колдовства… Напуганный народ стал чураться стрег, что подрывало их влияние и уничтожало главную цель: сохранение самобытности туатов. Впрочем, об этой цели среди стрег тогда уже мало кто вспоминал, и ковен шел к постепенному исчезновению, пока верховной жрицей не стала Камилла…

«Ага!» — мысленно воскликнул я.

— Камилла была молода и полна оренды. Она встряхнула стрег, заставила вспомнить, зачем они взялись огород городить, и не только вернула им былое влияние на туатов, но даже распространила его на земли Севера: Антию, Вендию и другие. Более того, она вспомнила, что вальки — их заблудшие сестры, и стала усиленно готовить почву для воссоединения двух ветвей Древнего Знания, но натолкнулась на сильное противодействие старых жриц, которые ни в какую не желали подобного слияния. И тут случилось нечто, опрокинувшее и планы Камиллы, и расчеты ее противниц.

Я внутренне подобрался, чувствуя, что сейчас пойдет самое интересное, во всяком случае для меня.

— В ходе обряда жертвоприношения, который Камилла проводила ради примирения с иерархией стрег, она ощутила присутствие постороннего. Мужчины. Но не просто мужчины. Она уже тогда почувствовала, что он — нечто большее. И когда они наконец встретились, она окончательно убедилась, что оренды в нем столько, что он походил скорей на бога, чем на человека. Звали его Глейв, возможно, ты слышал о нем.

Я молча кивнул, не уточняя, кем довожусь этому Глейву.

— Он попал к ней раненым и ослабленным, и она стала выхаживать его, оплетая одновременно сетью своих чар. Она хотела, чтобы он помог объединить стрег и валек и возродить величие туатов. Но здесь Камилла, видимо, замахнулась слишком высоко. После десятидневного плавания по Туманному морю Камилла внезапно исчезла с корабля, и даже бывшая с ней старая жрица не смогла установить причину исчезновения.

А потом Камилла вдруг объявилась на севере за морем, да к тому же не одна, а с ребенком. Она утверждала, что ребенок этот не кто иной, как квизац хадерах, то есть рожденный девственницей. Стреги давно утверждали, что мужчина, у которого оренды не меньше, чем у бога, может сделать девушке ребенка посредством шианы…

— Посредством чего? — забывшись, переспросил я.

Она посмотрела на меня с плохо скрытым презрением; видимо, по ее мнению, не знать этого слова мог лишь совсем необразованный варвар.

— У ромеев это называется oral conceptia и считается одним из признаков божественности.