Читать книгу "Провидение зла - Сергей Малицкий"

– Вот, – бросил ему в ноги обычный ярлык паломника и связку амулетов капитан. – От себя отрываю, свалился ты мне на голову, парень. Кто ты и откуда, и знать не хочу, чем ты не угодил нашему королю – то же самое, но скрывать не стану, гребешь ты ладно. А вот насчет разворота помышляешь зря. Не ты первый, не ты последний. И посмекалистее и побойчее бывали, не все, как ты понимаешь, по своей воле в паломничество отправляются, а уж в услужение храмовникам – так и никто. Но только, что туда, что оттуда, другого пути, кроме как на барке, нет. Скоро сам поймешь. А я вот что тебе скажу, парень. Плохие времена настают. Убыль среди вашего брата в рост пошла. У меня-то кожа толстая, да и хоть один глаз только, но видит он пока неплохо. Раньше, пока до пристани догребешь, частенько ужасом прихватывало, да только весь ужас из собственной головы происходил. А теперь по-другому все. Совсем по-другому! Ну да что я языком отстегиваю, сам скоро увидишь! Э! Молодцы! Скоро начнется! Кому повязки на глаза?

Литус посмотрел на соседа, который всю прошлую ночь молился, обхватив плечи руками и сложив пальцы в две щепоти. Значит, прихожанин Храма Праха Божественного. А его, выходит, направляют в Храм Последнего Выбора к предстоятелю Алдону? И как ему придется молиться, если настанет нужда? Ну, точно, стискивать кулаки. Как его учили наставники: две щепоти – тонкость постижения, большие пальцы под остальными – тайность и сокровенность, кулаки – упорство и непреклонность, пальцы в стороны – всеохватность и неизбежность. А как молиться единому Творцу? Так, как мальчишки дразнят торговцев на рынке, складывая из пальцев нечто неприличное? Или менять фигуры в каком-то порядке? И как молятся те, кого воинская судьба лишила одной руки или обеих? Воображают, что есть у них еще руки? Выходит, недаром повторял старый тирсен, который учил приходящих в гимназиум риторике и правильному дыханию: все, что делаешь, делай сначала в собственной голове? Однако трудно доходит словесная наука. Что, к примеру, такое – уложение о трех скоростях мысли? Первая – медленная, как течение воды в озере или пруду. Это сон. Вторая – быстрая, как течение воды в горной реке. Это бодрствование. Первой управлять сложно, но можно. Второй нужно, хотя и нелегко. Но есть еще и третья скорость мысли – бой. Нет такой реки, с которой можно его сравнить. И нет такого воина, что управляет скоростью мысли в бою, потому как тот, кто пытается управлять, гибнет. Ну и где же тут скорость? А не наоборот ли? Бой – это спокойствие и неподвижность. Ты неподвижен. А весь мир кружится вокруг тебя.

– А ну-ка, молодцы! – рявкнул капитан. – Еще три десятка гребков, и можно будет пялить на глаза тряпицы, что я раздал. И дальше только Энки нам в помощь! И тот, кто уснет до пристани, проснется за бортом! Я все сказал!

Почувствовав возросшую тяжесть в весле, Литус покосился на соседа. Тот бросил грести и торопливо прилаживал к глазам темную тряпку.

– Греби, парень! – фыркнул, проходя мимо, капитан. – Ты же все равно вязать ничего не будешь? Я на руль, а то к пристани, случалось, из двух сотен гребцов только четверть продолжала рвать спины, а прочие вытряхивали штаны. Так и в берег уткнуться недолго, а я этого никак не хочу.

Литус оглянулся. Барка чуть замедлилась, но продолжала ползти вперед. По левому берегу ничего не изменилось, разве только муть какая-то затянула горизонт, а по правому показался частокол, начинающийся от берега и взбирающийся на косогор. Перед ним темнел ров, но сама ограда казалась зыбкой преградой для неведомого, тем более что в двух или трех местах частокол был разрушен, словно огромный твердолобый баран разбегался и бил чугунными рогами в тонкие бревнышки.

– Я уже второй раз, – услышал дрожащий голос по другому борту Литус. Седой калам, уже завязавший глаза, старательно скручивал из пакли затычки. – Первый раз лет пять назад был. Тогда ничего, обошлось. Из двух сотен бедолаг вернулись сто восемьдесят пять. Пятерых на барке потеряли, да и то по дороге туда. От страха померли. И десять уже на берегу. Тоже от страха. А теперь и вправду говорят, совсем мочи не стало терпеть. Многие не добираются, а кто добрался, вернуться не могут. Но я секрет знаю. Тут одними глазами не обойдешься. Уши надо затыкать. Весь страх через уши приходит. А если глаза не видят, а уши слышат, так страха еще больше. Я теперь за хозяина иду. Ярлык ему нужен, что он был в храме. Благодати, правда, от такого ярлыка не прибавится, но если его в лавке повесить, то уважение будет прибывать…

Литус посмотрел через плечо старика. В напарницах у него, судя по всему, была женщина. Твердый точеный профиль был направлен строго вперед, руки, пока сосед затыкал уши, управлялись с веслом без особых затруднений, и повязку на глаза паломница, судя по всему, вязать не собиралась. Литус обернулся к эбаббарскому берегу. Впереди, там, где на берегу начинался частокол, над водой тянулся туман. Но низко, стелился по самой воде. И на берегу за частоколом тоже тянулся туман. Точнее, лежал клоками. А так-то берег был как берег. Песок вперемешку с глиной. Серая прошлогодняя трава, сквозь которую виднелась черная, готовая исторгнуть ростки зелени земля. Зыбкие рощицы по гребню косогора. И деревни. Сразу две легли на взгляд. Одна прямо возле воды, вдоль распадка, упирающегося в темнеющий лес, вторая оседлала один из приречных увалов. Дома не бревенчатые, а из камня, какие Литус в деревнях и не видывал. Черепичные крыши, словно присыпанные пеплом. Собранные из камня же ограды вокруг дворов, поднятые в пояс. И никого рядом.

– Днем тут еще ничего, – хохотнул с кормы капитан. – А ночью, бывало, идешь в обратку с пристани, посмотришь на берег, а в окнах этих огни. Я пару раз штаны-то подпортил себе. А ну-ка, сучьи дети, грешники да золотушники, налегли на весла! Пошла нелегкая!

Сначала ничего как будто не происходило. Низкий туман над водой расходился так же, как вода под ним. И берег с мертвой деревней казался ничуть не мертвее того же берега до частокола. Да и болото по левому борту барки не изменяло себе. Но в ушах появился звон. Точнее, тихий стон, словно комар или еще какая мошка забралась в ухо и умудряется там, не задевая крыльями плоти, возвещать о собственном присутствии. Литус даже затряс головой, продолжая опускать весло в тягучую воду Азу, на что сразу получил смешок в спину от капитана.

– Всегда так. Звенит в ушах, звенит. Знатоки говорят, что, если пройти всю Светлую Пустошь поперек, везде будет звенеть. Кое-что прибавляется и в ушах, и в голове, и в штанах, без этого никак, но звон не перестает. А как перестанет, значит, Светлую Пустошь ты прошел. Только никто ее и никогда не проходил, даже предстоятели храмов, да и куда им. Она ж поперек за четыре сотни лиг! И чем глубже, тем гаже! И вот что я тебе скажу, парень, благо инквизиции нет теперь, так и почему же не сказать? Ежели каждого, кто оставляет после себя дерьмо, по количеству дерьма и оценивать, то этот Лучезарный был куда сильнее нашего благодетеля Энки.

– Вот он со всей силой в собственном дерьме и захлебнулся! – оглянулся худой и высокий гребец, что сидел перед Литусом. – А тем, кто грешен, это дерьмо еще не одну тысячу лет расхлебывать! Или не мы, атеры, привели сюда Лучезарного?

– Да как тебе сказать? – старательно загоготал дрожащим голосом капитан. – Я хоть и не атер, но так понимаю, что атеры сюда полторы тысячи лет назад Лучезарного не приводили. Это ж он их пригнал на поле под Бараггалом. Уж не знаю, на убой ли, или на пиршество, но большую часть там и оставил, прежде чем, как ты говоришь, в собственном дерьме захлебнуться. И хлебать это дерьмо приходится не только атерам, а и всем прочим заодно с ними. Только очень сомневаюсь я насчет возможности его расхлебать. Как бы его не прибавлялось год от года!