Читать книгу "Без срока давности - Владимир Бобренев"

Надежда умирает последней. Вот и разбитый горем Могилевский все еще втайне продолжал рассчитывать на поддержку своих влиятельных покровителей — Берию, Меркулова, Эйтингона, Судоплатова, Блохина. В душе еще лелеял надежду хотя бы на снисходительность своих бывших подчиненных: мол, хотя бы топить не будут.

А на воле все шло совершенно по другому сценарию. Пока арестант выяснял отношения с сокамерниками, осваивал тюремную феню, один из ассистентов по «научным экспериментам» — Наумов — превратился в самого непримиримого оппонента Могилевского по «проблеме откровенности». Вряд ли такое поведение отражало истинные чувства бывшего активного участника всех починов и инициатив Могилевского, связанных с делами лаборатории. Скорее, это была попытка приуменьшить свое собственное участие в них, чтобы не разделить участь поверженного начальника. Каждый выгораживает себя как может.

По примеру Наумова так же вели себя и остальные сослуживцы Могилевского. Ну а бывший подчиненный просто топил начальника лаборатории.

— Расскажите, как отражается применение препаратов, воздействующих на тормозную деятельность мозга, использовавшихся начальником лаборатории для получения от заключенных признательных показаний? — спросил следователь Наумова.

— Применение этих средств совершенно неоправданно. Они вызывают бредовое состояние. Подвергнутый эксперименту «пациент», находясь без сознания, говорит все что угодно, и разобраться в том, что правда, а что вымысел, нельзя. Знаете, это состояние во многом напоминает самое обычное опьянение.

— Уточните, как оно отражается на здоровье пациента?

— Применение средств для вызова «откровенности» переносится людьми достаточно тяжело.

— А именно?

— Человек сутки-двое после этого не может спать. Он находится в подавленном, разбитом состоянии. Некоторые «пациенты» переносили действие применявшихся средств очень тяжело и, даже находясь под их воздействием, ничего конкретного не говорили.

— Позвольте, но Могилевский утверждает, что за разработку этой проблемы ему обещали Сталинскую премию!

Вместо ответа Наумов только пожал плечами.

— М-да, — задумчиво протянул следователь. — Неужели и бред бывает управляемым? Впрочем, — продолжал рассуждать он, — все можно представить под удобным углом зрения. Вот уж поистине страшные вещи могут сотворить люди с отклонениями психики, в состоянии которых желаемое начальством становится необходимым к исполнению. Но какова цена подобной «откровенности»? Хотя что за вопрос? На самооговорах основывалось немало обвинительных приговоров. «Царица доказательств»! Умный-то человек не может не понимать последствий применения подобных препаратов. Хотя неопределенность всегда кому-то на руку. Попробуй потом разберись, когда обвиняемый подписался под показаниями добровольно, а когда — будучи невменяемым под воздействием водки, опиума, других наркотиков. К сожалению, такие случаи бывали.

Как ни странно, но следователи прокуратуры, в отличие от своих коллег из НКВД-МГБ, не будучи причастными к массовым репрессиям, к глумлениям и издевательствам над невиновными людьми, могли позволить себе пофилософствовать, порассуждать о законности. Такие случаи проявления своеобразной демократии со стороны сотрудников прокуратуры встречались даже в конце тридцатых годов. Больше того. Порой прокуроры осмеливались опротестовывать приговоры, вынесенные самим Ульрихом, и добивались их отмены. Правда, таких было немного, и тогда, в начале пятидесятых, они и вовсе стали редкостью.

Единственное, о чем не могли поведать следователям из прокуратуры большинство бывших соратников Могилевского, так это о его шпионской деятельности в пользу Японии. Как-то очень плохо вязалась фигура начальника-лизоблюда с матерым шпионом. Вместо ответов на эти вопросы многие пожимали плечами, разводили руками и, несмотря на все презрение к бывшему профессору, на подобный оговор не отваживались. Возможно, боялись сами оказаться вовлеченными в это грязное дело. Поэтому версия о шпионской деятельности Григория Моисеевича лопнула как мыльный пузырь.

Глава 20

Но узник под номером 035081 вовсе не собирался долго отсиживаться за решеткой. В случившемся с ним он упорно усматривал лишь козни своих недругов и не без основания настойчиво продолжал уповать на покровительство сверху. Он никак не мог поверить в то, что от него отвернулись все разом. Такого в представлении Григория Моисеевича просто не могло быть. Неужели в этой стране услуги таких, как он, больше не нужны?

Он представлял, как вызовет на суд генералов Эйтингона и Судоплатова, у которых, кроме блестящих характеристик его оперативных качеств, ничего о нем нет, и судьи мгновенно поймут, что произошла нелепая ошибка. А тот же Блохин? Разве мог он сказать о ретивом Григории Моисеевиче худые слова? Да, возможно, у него были ошибки, но ведь это естественный удел любого ученого, экспериментатора, прокладывающего новый путь в токсикологии. А разве мало у него заслуг? Сколько раз он получал благодарности, да что там благодарности — ордена и медали за свою работу, разве можно все это зачеркнуть хулой нескольких его завистников-подчиненных?! Лежа на жестких нарах, он не единожды проигрывал в воображении свой будущий триумф, и настоящие слезы умиления увлажняли его глаза.

Прошло несколько месяцев. Ближе к весне 1952 года его наконец-то вызвали к следователю. Вместо ставшего большим начальником генерала Рюмина теперь его делом занимался простой старший лейтенант юстиции. Да и его Могилевскому довелось увидеть в глаза раза четыре за год с лишним. Беседовал с ним и опер. Но того больше интересовали свойства ядов, инструкции по их применению. Понятное дело, в этих вопросах наш узник обладал весьма широкими познаниями.

Как мы уже знаем, первоначально в его обвинении наряду с хищениями ядов фигурировал еще и шпионаж в пользу Японии. Назывались фамилии каких-то пленных и интернированных, якобы проходивших через лабораторию, с которыми он будто бы вступал в контакты. Информация об этом исходила опять же от кого-то из его бывших подчиненных, следователи даже не называли их фамилии. Но, видимо, стукач и сам толком не ведал, что сообщал.

В принципе при желании следователи могли заставить Могилевского написать про себя любую, даже самую несусветную чушь, добиться самооговора в шпионаже не только в пользу Японии, но и всего остального враждебного СССР мира. Но, похоже, от этих намерений отказались. Обвинение в шпионаже из дела исчезло. О причинах перемены гнева советской госбезопасности на милость в отношении Григория Моисеевича нам остается только гадать. Может, оттого, что никого из тех отравленных им японцев не осталось в живых? Может, не удалось собрать достаточных доказательств для обвинения в шпионаже (хотя тогда обвиняли и расстреливали и при их полном отсутствии). Но скорее всего, еще находившиеся при власти в Министерстве госбезопасности генералы просто опасались, что при разработке японского следа на свет выползут весьма нежелательные факты, за которые многим из них самим не поздоровится. Словом, к неописуемой радости Могилевского, на него повесили сравнительно «безопасные» статьи. При благоприятном раскладе и везении у него появились все шансы выйти на свободу.