Читать книгу "Моонзунд - Валентин Пикуль"

– Увы, – сказал Плеханов, – я изжил самого себя. Приехал вот. Говорю: «Плеханов», а на меня глядят, как на покойника. Иные же спрашивают: «Плеханов? А какой это Плеханов?» Меня забыли… я чужой. Сейчас другие имена. Их знают. Им верят… Чем же я могу помочь вам, если события управляют правительством, а не министры событиями? Говорят, опять протестация. Опять стреляют… Кризис! Не успели обогреть гнездышка, как птенцов уже разбрасывает буря. Масса стала требовать обновления кабинета в сторону левизны…

Колчак убедился, что Плеханов действительь помочь флоту не сможет.

В автомобиле Колчак долго думал, потом сказал шоферу:

– Обратно – на Мойку.

В столице уже вовсю трудился командующий столичным округом генерал Корнилов. Недавно он лично пришел арестовать царицу и этим доказал свою «демократичность». А сейчас по приказу Корнилова выкатывали на площади пушки, чтобы расстреливать народ. Надо думать, что и в этом деле он останется «демократом». Колчак проезжал мимо бунтующих толп, клаксон ревел, никого не пугая. В окна автомобиля заглядывали разные прохожие.

– А это еще кто такой? – спрашивали.

Вид адмиральских эполет был необычен (уже отвыкли).

– Я адмирал Колчак, – говорил Колчак. – Пропустите меня. На Черном море погоны не сняты, у нас такого хамства не знают…

У Гучкова собрались министры, явился генерал Корнилов.

– Пушки готовы, дайте только согласие, и я начну! Керенский возвышенно объяснил Корнилову:

– Наша сила в моральном воздействии на массы. Применить вооруженную силу – значит вступить на прежний путь насилия…

Итог подвел Милюков:

– Мы можем говорить и решать здесь что угодно, но закончится все тем, что наша корпорация очутится в Крестах или в Петропавловской крепости… Там мы, господа, запоем иные романсы!

Керенский обещал Колчаку своих агитаторов.

– Но и вы, адмирал, прилагайте посильные старания…

Колчак смотрел всем прямо в глаза – как беркут на солнце, не мигая. Древняя кровь ногаев еще просвечивала в смуглоте адмиральских скул. За спиною Колчака чудилось хищничество Батыя, слышались пения татарских стрел в давних сечах. Колчак, по сравнению с этими болтунами, был человеком действия. Ничто не дрогнуло в лице его, энергичном и гладко выбритом, но в запавших глазах сквозило явное презрение к сладкоглаголящему Керенскому…

– Господа, – призывал Гучков, – прошу вас к моему столу!

Стол был первогильдейский: сочные балыки и розовые ломти семги; грибки соленые и маринованные; аппетитно пузател бочонок с икрой, под водку охотно ели министры селедку. Колчак выпил стопку рябиновки и, не закусив, ускользнул… С улиц кричали: «Долой Милюкова!» Милюков перетащил к себе на тарелку балтийского угря.

– Александр Иваныч, – спросил у Гучкова, – но вы-то, голубчик, понимаете, что без Босфора нам нельзя? Нельзя нам без Босфора!

– Я вас понимаю, Павел Николаич: никак нельзя.

– Тогда нам придется уйти из кабинета… Где Колчак? Колчак ушел по-английски – ни с кем не попрощавшись.

* * *

Севастополь бурлил: кадетские газеты сообщили, что Ленин, «разложив» флот Балтийский, собирается в Севастополь, дабы начать «разложение» флота Черноморского. Московская городская дума надеялась, что «лозунги черноморцев спасут Россию от гибели». Буржуазия носилась с черноморцами как с писаными торбами. Отличившихся в боях награждали уже не деньгами, не крестами, – им вешали на грудь кулоны, бриллианты, сапфиры и яхонты.

Колчак еще в поезде обдумал, как из Севастополя удобнее ломать шею Кронштадту. Для начала он выступил на митинге:

– Германия смотрит на русских, как на навоз для удобрения германских полей. Я читал Трейчке, я знаю… Сентиментальности в политике не существует, – Милюков был прав, когда подтвердил верность старым договорам. Если немцы победят, Россия будет расплачиваться не только унижением. Хлебом, салом, спиртом, золотом! Гинденбург вернет нашу страну в первобытное состояние Московии, когда вокруг Москвы ютилось несколько городов… так уже было! Балтийцы – негодяи, продались немцам за деньги, а вы, бравые черноморцы, должны делом заставить балтийцев воевать.

Он был зорок, и он присматривался. Флаг-офицеры брали нужных людей на заметку. Скоро Колчак составил громадную (в 300 человек) делегацию от Черноморского флота, и матросы-ораторы поехали по всем фронтам, разнося боевой клич к переходу в наступление. Адмиралу особо понравился студент Федя Баткин, он его приласкал:

– Вам бы жить в Древней Греции… в Афинах, юноша! Но у нас тоже завелись Афины. Я говорю о Кронштадте… Не рискнете?

– Я же не матрос. Меня кронштадтские освищут.

– Зачисляю вас в Черноморский флот… матросом!

Федор Баткин (лжематрос) поехал на Балтику, ближе к «Афинам». Момент для погромной агитации был удобный. Ленина как раз стали открыто обвинять в том, что он тайный германский шпион.

Делегацию черноморцев встретил сам Керенский.

– Вылечите от безумия Балтийский флот, – истошно призывал он колчаковцев, – и родина никогда уже вас не забудет!..

Керенский верил в магическую силу словосочетаний, брошенных навзрыд в орущую и приседающую в истеричности толпу. Ему казалось, что на словах только и держится вся революция, и отними у нее слова – революция распадется, как дом бабы-яги, из-под которого выдернули куриные ножки. Керенский расщедрился: агентам Колчака выдали 25 миллионов рублей. Каждому – по «Георгию»: красуйтесь на здоровье. Их пламенно целовал плачущий Родзянко:

– Ваши лозунги – это святые слезы поруганной отчизны…

В цирке Чинизелли была устроена проба голосов. Для затравки на арену выпустили послов Франции и Англии – Палеолога и Бьюкенена. Говорил Керенский – с истерикой, Брешко-Брешковская – с плачем, министр-социалист Вандервельде – с тигриными воплями, Алексинский – с клеветой на Ленина. Матросы толкнули Баткина:

– Федька, твоя очередь… прыгай!

Баткин черной пантерой выскочил на арену. Экзальтированный. Худущий. Крикливый. Хитрый. Вот именно таких ораторов и просил Колчак у Плеханова… Баткин заговорил. Один матрос-большевик с крейсера «Диана» вспоминал позже о Баткине: «Надо отдать ему должное – говорил он здорово, оратор был – хоть куда!»

Выдержат ли балтийцы этот натиск? Не пойдет ли Балтийский флот на поводу у Колчака? Неизвестно… Но черноморские делегаты осмелились задеть имя Ленина, и это решило их судьбу.

* * *

Гельсингфорс, – волна речей нахлынула на базу линейных сил и разбилась, откатившись назад, вся в черных помойных брызгах.

Ревель, – лавина клеветы опрокинулась на минно-крейсерскую базу, разлилась над причалами и улицами, мутно вскипая и пузырясь, и отошла с шипением – обессиленная.

Кронштадт… Ну, тут просто кричали Баткину: