Читать книгу "Между степью и небом - Федор Чешко"

Не показалось!

Блефует он, нелюдь проклятый, ничего он еще толком не может – ни видеть, ни мысли читать… Он действительно знает тебя лучше, чем ты, и покамест его чудеса – чудеса иллюзионной техники. Фокусы. Пока. Потому что он тянет время. Потому что он восстанавливает свою силу. Потому что…

Потому – что?

Как их понять, нелюдей, чего они по правде хотят? Или не хотят? Запугивают они, или отпугивают от того, чего сами боятся? Э, да терять-то нечего!

– Хорошо.

Он сам удивился этому слову, как легко оно выговорилось, как внятно, разборчиво – словно бы сумасшедший ветер не ярился все бесшабашней…

– Хорошо.

Дикий взгляд стремительно круглеющих Вешкиных глаз; чуть заметно изламываются, вздергиваются недобоговы брови… Самому не верится, а, нелюдь чертов? Ну и хрен с тобой!

– Хорошо. Я тоже не стану тебя переубеждать. – Язык и губы как не свои, но слова вылепливаются четко и связно. – Ты сам поймешь, потом, когда уже поздно будет: если эволюцию принимаются тащить вперед за волосы, если с ее дороги убирают что-то… кого-то… получается только кровь. И грязь. И дерьмо. Ты-то уже насмотрелся, небось, такого – на твоем-то веку… веках… Насмотрелся… Смотреть и видеть – совсем разный смысл… Ну и хорошо. Это именно то, чего я тебе от души желаю: всю твою бессмертную жизнь потом локти грызть, понимая, что натворил… И что не исправить уже… Нет, я не спорю. Сделаю всё, как скажешь. Устал я, господи, как же я устал во всём этом барахтаться! Единственное условие: отпусти ее.

Молчит нелюдь, кривится недоверчиво. Думает. Наконец, говорит:

– Отпущу. Потом, после. Чем поклясться?

– Плевал я на твои клятвы! И на тебя! Да и на нее – тоже! Ну, что вытаращилась?! Устал я! Устал из жизни в жизнь таскать тебя, как ярмо! И весь мир в придачу! Почему я?! Каждый раз именно я! Столько мудрецов да героев кругом, а как до дела… – Он смолк на миг, дожидаясь, пока затихнет в ушах эхо собственных истерических воплей.

Утер ладонью лицо.

Заговорил опять – злобно, визгливо, почти мгновенно снова взвинтясь до крика:

– Об одном прошу: отдай мне эту бывшую статуэтку, тварь эту вашу! Пойми, я же не могу так! Должен же я хоть на ком-то сорвать… выместить… Отдай, а то сам себе глотку порву, и хрен тогда тебе… вам… всем вам… сволочи, сволочи!

Вешка медленно подносила к лицу растопыренные ладони, и сама медленно поднималась – забыл нелюдь добычу свою удерживать, обалдел не меньше ее… Что, тварь, знаешь меня лучше, чем я себя? А такое вот мог угадать? Скажи – мог?!

Белка тоже задергалась выпутываться из насилуемой ветром ковыльной хляби – оступаясь (оступиться вставая – это не любому дано суметь!), жалко пошмыгивая носом, по-собачьи глядя на драгоценного своего недобога: неужели тот отдаст, неужели же разрешит?..

Дура ты, изделие! Да кто ж это станет дожидаться его разрешения?!

В степи вдруг будто смеркло на миг; дрессированная рыжая дрянь привиделась не человеком – подобием только, нелепой карикатурой. Грубо намалеванные кружки вытаращенных глаз, облупленная клякса рта… Аляповатая паклеволосая марионетка… То обвисает, почти складываясь пополам, то взмахивает руками бессильно и жалко – там, наверху, за пыльным мохнатым пологом кто-то отчаянно дергает нитки: вставай же, вставай, спасайся…

Снова чертовщина?

Голову заморочить хотят?

Опамятуй, ты – пока они все не опамятовали!

Прыжок получился мощным и легким – будто степь подбросила, провернулась навстречу, услужливо спружинила под сапогами… Но еще чуть ли не до того, как подошвы встретились с твердью, руки Михаиловы смаху вкогтились в ватник рыжей девки, рванули, вздернули вяло трепыхающееся невесомое тело…

И новый рывок – всей своей тяжестью, всей силой рук, доворотом плеч – аж в спине хрустнуло, аж опять вытемнело проклятое межбережье…

Получилось.

Хоть в последний миг нелюдь спохватился-таки, попытался подставить под брошенное свою спину… Не вышло. Вешка умница тоже успела сообразить что к чему, вывернулась из-под нелюдской ладони, поймала свое рыжее, невесть каким колдовством сотворенное уподобие – хорошо поймала, плотно, цепко…

Михаил не удержался на ногах, свалился на четвереньки, а потому не видел, как там получилось дальше. Только скакнуло в памяти, что Вешка с Мысью обнимались уже так же крепко – еще там, на своем еще Берегу, когда дрались в придорожном чертополохе… Тогда ведь не случилось ничего этакого… Но ведь то было там – не ЗДЕСЬ…

Секунду всего или две Мечников растратил на тыканье носом в ковыльные корни, но когда вскочил, всё уже было кончено. Лишь опять промелькнуло видение куклы-марионетки – как та вдруг начинает сама дергать правящие ею нити, всё сильней, всё властнее… и то ли небо в тошнотворном кувырке меняется местом со степью, то ли кукла перетягивает кукловода…

Нет, это было не новое колдовское наслание. Это сам Михаил, кажется, научился соображать как-то по-новому. Не словами. Быстрее. Подарок межбережной степи? Или он всегда это умел, не замечал только?

Не важно.

Важно, что там, куда рухнули обнявшиеся девушки, поднималась теперь из ковыля одна. Не та жуть со змеиной грацией, с черно-огненной гривой, а Вешка. Совсем почти что как Вешка. Вот именно: «как».

А шагах в пяти от нее поднимался миг назад сшибленный чем-то в роде бесшумного взрыва сверхчеловек.

Н-да… Не надо было, наверное, даже мысленно произносить это – «жуть»… Ты, лейтенант, оказывается, до сих пор и не знал, какой смысл обозначается этим словом…

Нет, нелюдь почти не изменился в лице. Да и чему там меняться, если от глазниц почти до ноздрей всё залеплено комьями недоотверделой то ли сукровицы, то ли дьявол знает, чего?.. А клыкастый оскал, какому бы место на зверьей морде, ты уже видывал на этом самом лице, и не раз… Но… Что-то неуловимое в изгибе усов, губ, морщин… Наконец-то ты допек сверхчеловека по-настоящему.

Радуйся.

Или молись – если умеешь и если знаешь кому.

– Ну, всё… – слова почти до неузнаваемости увечатся, продираясь сквозь дремучую заросль клыков. – Всё. Теперь-то мне тебя щадить смысла нет. Теперь-то не долго тебе… ты…

Он шагнул. Еще раз, и еще – ближе, ближе…

Медленно идет, трудно ему, нелюду – будто воздух для него стал густым и вязким, будто всего его, нелюда, облепила невидимая прочнейшая паутина… И Вешка тащится за ним, отчаянно упираясь ногами – будто бы эту же паутину сгребла в до белизны стиснутые кулаки, тянет, рвет на себя, пытаясь остановить чудовище, удержать… и шаг за шагом уступая, уступая, уступая немеряной силе сверхчеловековой ярости… Видно, мало это – слить, сплавить в себе две разные сути, живой связью перекинуться между людьми да нелюдью; мало именно живой стать, совсем живой, непослушной… Всё равно он сильнее. Сильнее тебя. А… А нас?..