Читать книгу "Александр Великий. Дорога славы - Стивен Прессфилд"

— Ты хочешь сказать, Теламон, — спрашиваю я, — что твоя солдатская служба есть подготовка к соответствующей твоему истинному призванию стезе мудреца?

Собравшихся это забавляет, но я говорю вполне серьёзно. Теламон отвечает, что мечтал бы обладать стойкостью и упорством гимнософистов.

— Мне, друг мой, далеко до этих людей, и я гожусь им только в ученики. Причём учиться придётся не одну жизнь.

Заодно наёмник заявляет, что нужными качествами в немалой степени обладаю и я.

— Надо отдать тебе должное, Александр, ты тоже не привязан к удобствам и не страшишься за свою жизнь. Тебя не интересуют земли, которые ты завоевал, а сокровища привлекают лишь постольку, поскольку могут служить для продолжения твоих походов. Но есть одно, к чему ты действительно привязан и что пагубно для твоей души.

— И что это, друг мой?

— Твои победы. Ты гордишься ими, а гордыня — это слабость.

Теламон указывает на террасу, лагерь, армию.

— Хорошо, если бы ты мог уйти отсюда сейчас, сегодня ночью. Встать и уйти! Не взять ничего! Способен ли ты на такое?

Все смеются.

— А ты думаешь, что я бы не смог?

— Ты не сможешь отказаться от своих побед и великого имени, как не сможешь и покинуть своих товарищей, которых ты любишь и которые, в свою очередь, любят тебя и полагаются на тебя. Кто настоящий владыка? Ты властвуешь над державой или она над тобой?

Смех звучит ещё громче.

— Ты знаешь, Теламон, что ты единственный, от кого я могу это стерпеть. Никому другому такое не сошло бы с рук!

— Но, мой дорогой друг, — очень серьёзно отвечает аркадец, — ты должен иметь в себе силы, чтобы встать и уйти. Быть солдатом — это далеко не всё. Кодекс воина не даёт ответов на все вопросы. Я это понял. Я прожил много жизней. Я устал. Я готов отбросить всё это, как изношенный плащ.

Все встречают его слова добродушным смехом и шутками.

— Не покидай нас! — восклицает Птолемей.

Остальные вторят ему, отпуская реплики в том же роде.

Теламон обращается ко мне.

— Александр, в детстве я учил тебя не поддаваться страху и гневу. Ты охотно учился. Ты победил лишения, голод, холод и усталость. Но властвовать над своими победами ты так и не научился. Они властвуют над тобой. Ты их раб.

Я чувствую, как подступает гнев. Теламон видит это, но продолжает:

— Замечание йога о том, что он «победил желание завоевать мир», как нельзя более уместно. Мудрец имел в виду, что он укротил своего даймона. Ибо что есть даймон, если не стремление к превосходству, которое присутствует не только во всех людях, но и во всех животных и даже растениях, обращая жизнь в непрерывную взаимную агрессию?

Этот удар попадает в цель.

— Даймон имеет нечеловеческую природу, — заявляет Теламон. — Этой сущности чуждо понятие о каких-либо ограничениях, и, неподконтрольная ничему, она пожирает всё, включая самое себя. Следует ли отсюда, что это зло? Но является ли злом стремление жёлудя стать дубом? Или тяга молоди лосося к морю? В природе желание доминировать удерживается в естественных пределах, ибо возможности животных ограниченны, и только в человеке это стремление выходит за разумные рамки. Что же говорить, друг мой, — он озабоченно смотрит на меня, — о таком человеке, как ты, чьи исключительные дарования позволяют с лёгкостью одолевать все преграды на пути осуществления твоих желаний? Нам всем известны случаи, когда люди кончали жизнь самоубийством, — завершает Теламон свою речь, — осознав, что могут убить своего даймона, лишь убив себя.

Веселье в зале сменилось напряжённостью: все держатся скованно, опасаясь вспышки гнева с моей стороны. Я же, напротив, воспринимаю слова Теламона доброжелательно. Мне хочется услышать больше, ибо им затронуты вопросы, поиски ответов на которые занимают меня днями и ночами. Мой наставник читает это на моём лице.

— Хотя ты, Александр, и посмеиваешься надо мной из-за моего желания стать когда-нибудь мудрецом, ты и сам не чужд подобному стремлению, проявлявшемуся у тебя с детских лет. Как раз поэтому я и обратил на тебя внимание, когда ты мальчонкой таскался за мной по пятам, словно тень, не отставая ни на шаг.

Это воспоминание разряжает обстановку: все облегчённо смеются. Но Теламон серьёзен.

— Кроме того, я заявляю, что именно благодаря этому ты превосходишь своего отца. Заметь, я не говорю «превосходишь как военачальник», хотя так оно и есть. И не говорю, что ты отважнее как солдат, хотя так оно и есть. Главное твоё преимущество перед отцом не в этом, а в наличии нравственной цели. Ты всегда внутренне стремился стать человеком мудрости, тогда как Филипп вполне довольствовался возможностью сражаться да барахтаться в постели с любовницами и любовниками. Когда тебе не удаётся то, на что ты, как сам осознаешь, способен, ты испытываешь страдания. Твой отец понимал это. Он понимал, что, даже будучи ребёнком, ты превосходил его. Вот почему Филипп не только любил тебя, но и боялся. И вот почему, Александр, тебя, так же как меня и Гефестиона, тянет к этим индийским мудрецам. В их исканиях ты угадываешь нечто если не совпадающее с твоей сутью, то созвучное ей.

Глава 34
«Я СТАЛ НЕНАВИДЕТЬ ВОЙНУ»

В пенджабской армии, как называется теперь наше войско, ныне имеется ряд индийских формирований, включая царскую конную стражу Таксилы, лучников и пехоту под командованием раджи Сасигупты и отрядов других союзных царьков. У этих воинов есть древний обычай вплоть до начала боевых действий лично посещать вражеский стан (в котором в этой стране, где так распространены межплеменные браки, у них много родственников, наставников и товарищей) и по-братски общаться с представителями противника. Ночью многие наши индийские союзники переправляются на лодках за реку, к позициям Пора, а немало солдат Пора каждый вечер наведываются к нашим.

Македонцам этого не понять. Когда они в первый раз замечают высаживающихся на нашем берегу вражеских бойцов, их тут же захватывают в плен и тащат (порой не слишком деликатно) к своим командирам для допроса. Воины Пора недоумевают, наши индийские союзники негодуют. Они обращаются ко мне, и я, прослышав об этом обычае, приказываю немедленно отпустить пленных, вернуть им оружие и более не препятствовать таким встречам. Благородные традиции заслуживают уважения: все прибывшие к нам командиры Пора приглашаются за мой стол и отбывают назад с богатыми дарами.

Но такой подход чреват и нежелательными последствиями: знакомясь с воинами противника, македонцы проникаются к ним такой симпатией, что у них пропадает желание сражаться. Нельзя не восхититься этими стройными бойцами, дружелюбно прогуливающимися по нашему лагерю со своими зонтами и луками из рога и слоновой кости. Беседуя, они непринуждённо, словно журавли или цапли, стоят на одной ноге, прижав стопу другой к внутренней стороне бедра. Их чёрные волосы собраны в узлы, яркие красные или оранжевые штаны подвязаны над коленями. В ушах у них золотые серьги, а с лиц почти не сходят ослепительные улыбки. Настроить себя против врага легче, если ты видишь в нём разбойника или варвара, но кшатрии Пора явно не относятся ни к тем, ни к другим. Не говоря уж о том, что ни они, ни их царь никогда не делали македонцам ничего дурного.