Читать книгу "История тайных обществ, союзов и орденов. - Георг Шустер"

В таком возмутительном самообмане лежит начало длинной цепи тех гнусных интриг и преступных злодеяний, которым орден обязан своими успехами.

Другим основоположением иезуитской морали и казуистики является учение об истинных намерениях. Согласно этому учению, можно совершать дурные дела и все‑таки оставаться благочестивым и справедливым человеком; преступление может стать добрым делом, если только оно совершено с добрыми намерениями. Так, объясняют без стеснения иезуиты, если кому — нибудь нанесено оскорбление чести и у него нет других средств смыть этот позор, кроме смерти оскорбителя, то убийство является дозволенным, так как предполагается, что тут в основе лежит не намерение убить, а только восстановить свою честь.

Дальнейший догмат этой морали гласит, что нравственный характер поступков всецело обусловливается их целью, так что ради благих целей могут совершаться только добрые деяния, ради злых — только злые. Здесь‑то именно и объявляется дозволенным и даже рекомендуется reservatio mentalis. Всякий, кого обстоятельства принудят давать показания или ответ, обещание или клятву может, руководствуясь, однако, только какой‑нибудь благой или дозволенной целью, произвольно ограничить про себя эту клятву, обещание и т. д., давая их в более узком смысле, чем может показаться по словесным выражениям; наконец, данное им согласие иезуит может молчаливо поставить в зависимость от некоторых условий, остающихся неизвестными тому, кому это согласие дано.

С этим связано учение об амфиболии, которое оправдывает употребление двусмысленных выражений, направленное к обману ближнего и к соблюдению собственной выгоды. Вообще можно безбоязненно грешить, раз дело идет о том, чтобы уберечь себя от серьезного ущерба. В этом отношении именно самые видные моралисты ордена выставили прямо‑таки ужасающие положения.

В то время как протестантизм добровольно и охотно отказался от такого неоценимого средства для достижения могущества церкви, какое представляет из себя тайная исповедь, иезуитство, наоборот, озаботилось снова ввести в употребление этот обычай, но, по возможности, обставить его удобствами, главным образом для знатных и сильных мира сего. Тут незаменимые услуги оказывала казуистика, доведенная до высшей бесцеремонности и набрасывавшая покров любви на все разнузданные страсти и наслаждения, которым предавались тогда высшие классы. И здесь орден чрезвычайно ловко считался с изменившимися обстоятельствами времени и жизни. А так как сверх того всем духовникам вменялось в обязанность безусловное соблюдение сообщенной им на исповеди тайны, то иезуитам легко было привлечь и образованных и необразованных людей в свои исповедальни, где так «скоро и дешево» обделывалось дело отпущения грехов.

С одной стороны, теологи ордена внушали всем подпадавшим под влияние протестантского учения, что спасение их в покаянии и благочестивых делах, и с этой целью подвергали чисто рационалистическому толкованию догматы о милости, заслуге, выслуге и предопределении, с другой стороны, в прочих вопросах они развивали самое фантастическое учение, которое рассматривало рационализм в суевериях как основные свойства человеческой природы.

Самым плодотворным принципом суеверия являлся культ Девы Марии, облекавшийся в бесконечно грубую, пошлую и нравственно — отталкивающую форму. Этот культ у иезуитов преобладает над всем богослужением; они неистощимы в изобретении новых форм почитания Св. Девы, которой они приписывают всевозможные прелести.

Вместе с этим они усиленно поддерживают, развивают и распространяют почитание святых, их изображений и реликвии. В невероятном количестве они изображали и изображают самые вздорные легенды о чудесах, приготовляют талисманы и фетиши и этими средствами могущественно воздействуют на воображение темной массы. Горячо защищают они и учение об отпущении грехов, и такую же неутомимость проявляют в устройстве процессий, паломнических экспедиций и религиозных празднеств, которые обыкновенно сопровождаются в изобилии всякого рода видениями религиозного свойства и небесными откровениями.

Иезуиты неустанно повторяют и подчеркивают, что все то, что они делают, предпринимается ими исключительно к вящему прославлению Господа Бога (ad majorem Dei gloriam). Но все дело в том, что слава Божия, согласно иезуитскому воззрению, заключается в господстве Его над миром, а так как Бог, видимо, властвует только в Церкви, а Церковь сосредотачивается в папстве, то на деле выходит, что слава Божья есть слава папы, который в качестве наместника Божьего и управляет Церковью и миром.

Вот каким образом, опираясь на свое безнравственное учение, Общество Иисуса более двух столетий играло руководящую роль в истории человечества и оказывало на политическую жизнь такое огромное влияние, какое никогда не выпадало на долю какого бы то ни было из прочих человеческих учреждений.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. АКАДЕМИИ НАТУРФИЛОСОФОВ

Даже поверхностному исследователю бросается в глаза обнаружившийся на исходе XVI в. регресс во всех областях и формах жизни, упадок духовной энергии и деятельности, ослабление творческого духа, изобретательности и жизнерадостности, истощение всякого рода сил, одним словом, реакция, порожденная Реформацией и продержавшаяся с неослабной силой почти целое столетие

Закостенелая протестантская ортодоксия своими косными, бездушными диспутами о вере смущала прямодушную религиозность народа, старалась изгнать из церкви и школы мягкий дух Меланхтона и сооружала из догматических формул своего рода теорему для души, «которой оттуда, за мрачной паутиной теологической метафизики, уже не видать звезд небесных».

За распрями ревнителей веры было почти позабыто нравственное содержание христианства. Ультрамонтанские ревнители сеяли семя раздора и раздували пламя нетерпимости. И если где‑нибудь поднимала голову свободная мысль и делались попытки свободного исследования, к которому прививал вкус германизм, если где‑нибудь человечество, давно вышедшее из детства, делало попытки сбросить с себя гнетущие путы иерархической дисциплины, то все это подавлялось и убивалось жестокостями и насилием. Трагическая судьба, выпавшая на долю такому человеку, как Джордано Бруно, этому вдохновенному пантеисту, глубочайшему и дерзновеннейшему мыслителю Италии (ум. 1600), мученическая жизнь людей, подобных Кеплеру и Галилею, обнаружили с ужасающей очевидностью те цели, которым посвятили себя иезуитство и ультрамонтанство.

Старое обветшалое здание государства, расшатанное изнутри борьбой религиозных несогласий, было бессильно дать кров и защиту своим чадам, над которыми грозой нависла чужеземная вооруженная сила, уже бурно ломившаяся в двери, оно было бессильно восстановить мир между партиями, раздираемыми междоусобицей. Ощущение непрочности всех существующих устоев, мрачное предчувствие грядущих страшных событий возбуждали кругом глухое брожение умов.

И все‑таки, если вглядеться попристальнее, невзирая на весь упадок, эту эпоху пронизывает бодрое, здоровое стремление к возрождению, все‑таки во многих областях замечается возбужденная работа мысли и все сильнее пробуждается желание наново и новыми путями овладеть научным материалом, который дает окружающий мир и наука, словом и пером освободить научное наследие предков от оков отживших традиций. Все это только робкие попытки, первые нерешительные шаги, на которые вначале только и хватает отваги, и диковинные опыты и промахи еще смущают там и сям умы. Но так или иначе жизнь снова забродила и устремилась ввысь.