Читать книгу "Сверхнормальные. Истории, которые делают нас сильнее - Мэг Джей"

Отец Кэлвина старался контролировать всех и вся и был крайне подозрительным человеком, который считал, что поп-культура уничтожит его детей. Мужчина говорил, что видит это каждый день в колледже, где преподавал, и по этой надуманной причине ни Кэлвину, ни его сестрам не позволяли ходить в школу. Семья вела изолированное, почти деревенское существование в центральной Калифорнии, в доме с замками и колокольчиками на дверях, благодаря которым перемещение детей можно было контролировать без малейшего труда. Дома Кэлвин с сестрами сидели с матерью, для которой английский был третьим языком. Никто из детей не знал, что женщина думает о правилах, установленных ее мужем, потому что она вообще мало говорила и уж точно никогда не высказывала собственную точку зрения.

Кэлвин был одним из бесчисленных, точнее говоря, никем не подсчитываемых, взрослых, которые провели детство в неблагоприятных жизненных обстоятельствах, так как никто не знает, как эти обстоятельства назвать. Держать ребенка в изоляции, безусловно, одна из форм психологического насилия, а не отправлять в школу — пренебрежение; почему родитель создает подобные условия или что было не в порядке с отцом Кэлвина, никто точно не сказал бы. Как следствие, не существовало ни более-менее четких категорий, ни статистики, которые могли бы помочь юному Кэлвину постичь смысл жизни, которой он жил.

Мальчик прочитал достаточно книг, а может, просто достаточно увидел во время поездок в магазин, чтобы понять, что его семья не похожа на другие семьи. Он понял, что его жизнь, как он сам незамысловато выразился, была «ненормальной».

Больше всего на свете Кэлвин хотел быть похожим на других детей и ходить, как все, в школу; каждый август он умолял об этом отца. «Ты не можешь начать ходить в школу не с первого класса, — ежегодно слышал он в ответ. — Тебя нет в списках учеников, значит, ты не существуешь». Но Кэлвин умел читать и подростком даже нередко помогал отцу оценивать работы его студентов. Мальчик отлично разбирался в некоторых предметах, например в государственном устройстве и истории США, и совершенно ничего не знал о других, таких как география или алгебра.

Кэлвин рос и взрослел, и отец, чтобы лучше его контролировать, начал брать его с собой на работу. Шагая по шумным коридорам колледжа рядом с папой, Кэлвин во все глаза смотрел на студентов, которые текли мимо него шумными, беспорядочными, мощными и беззаботными потоками. Наблюдая за ними, он чувствовал себя иностранцем, которому ужасно хочется попросить политического убежища. Он представлял, как когда-нибудь займет свое место в толпе таких же студентов — эта перспектива пугала его отца больше всего на свете. Увидев однажды у колледжа баннер, гласивший: «Первый курс бесплатно!», Кэлвин убедил отца записать его. Возможно, из-за того, что занятия были бесплатными, а может, потому, что отец работал в этом колледже, Кэлвину при поступлении не задали ни одного вопроса о предыдущем образовании. Иными словами, Кэлвин протиснулся в студенты через трещину в системе и вскоре под бдительным надзором отца посещал и другие учебные курсы. Втайне от отца Кэлвин все это время рассматривал разные университеты с четырехгодичным обучением, выбирая, в какой поступить, и изучал официальную процедуру выхода из-под родительской опеки.

Учеба в государственных университетах Калифорнии считается престижной, и Кэлвин решил поехать туда, потому что после целой жизни несуществования, как выразился его отец, молодой человек хотел получить диплом вуза, который люди знают и ценят. Ему хотелось иметь родословную. Ему хотелось иметь имя. К этому времени ему было больше восемнадцати, но меньше двадцати четырех, а это значит, что для получения льгот при оплате обучения ему требовалось письменное согласие человека, который мог бы подтвердить его финансовую независимость; это правило не распространялось только на состоящих в браке или вступивших в ряды вооруженных сил. И Кэлвин постучался в двери кабинета одного из профессоров его колледжа. После долгих лет полной секретности он был готов рассказать все.

«Можно закрыть дверь?» — спросил Кэлвин с порога; его голос и руки дрожали при одной мысли о том, зачем он сюда пришел. За закрытой дверью Кэлвин сначала рассказал профессору о странных предрассудках отца относительно поп-культуры, после чего объяснил, что ему очень нужно, чтобы за него кто-нибудь поручился. Услышав его рассказ, профессор с готовностью согласился стать его поручителем, и Кэлвин не стал признаваться в том, что никогда не ходил даже в детский сад. Теперь, оказавшись в шаге-двух от четырехгодичной учебы в вожделенном университете, он решил, что сейчас не время раскрываться целиком и полностью.

* * *

Кэлвин сбежал из дома, чтобы учиться в одном из престижных крупных калифорнийских университетов, о котором мечтал. Там юноша жил под предполагаемой личностью, то есть спрятался под предпосылками и предположениями, которые по привычке делали о нем окружающие. Сняв комнату в доме с другими студентами, он очень быстро устроился, потому что вещей у него было совсем мало. Он повесил на стенах комнаты несколько плакатов — своего рода ложная реклама якобы типичной жизни, которую он вел до этого. Желая быть «уличенным» в нормальных поступках, Кэлвин нарочно, но якобы небрежно часто сидел на полу в общей гостиной, листая журналы на глазах соседей. Он казался таким расслабленным и спокойным, что никто в мире не догадался бы, что прежде у него никогда не было друзей, кроме сестер, которые остались дома.

В колледже Кэлвин делал то, о чем всегда мечтал. Он влился в ряды студентов, которые текли в разных направлениях по всему кампусу; он стал частью разных кластеров, из которых формировались учебные группы и клубы по интересам. Кэлвину не приходилось слишком много лгать о своем прошлом; он просто умалчивал об отце и школе. Никто никогда не догадался бы, что Кэлвин ни разу не сдавал тесты на проверку академических способностей, не ездил в школьном автобусе и не зубрил таблицу умножения; и никто не догадался бы, что, поскольку Кэлвин предал его, отец приказал ему больше никогда не показываться дома.

«Я научился изворачиваться и уклоняться от темы, когда люди обсуждали телешоу или дни рождения, то, чего я ни разу не видел и не имел в детстве. А многие другие опасные для меня темы никто и не поднимал. Люди считают само собой разумеющимся, что если ты оказался в жизни там же, где они, то твоя предыдущая жизнь была практически такой же, как у них, — признался Кэлвин, пожав плечами. — Так что все думали, что я такой же нормальный».

* * *

То, что сделал Кэлвин, называется переходом. Он позволял окружающим ошибочно принимать себя в чужом обличье. То не за того, кем на самом деле был, то за человека, чья прежняя жизнь отличалась от той, какую они ему приписывали. Такое специфическое значение слова переход появилось в конце 1800-х — начале 1900-х годов для обозначения расового перехода, чаще всего в случаях, когда чернокожим удавалось сойти за белых. Хотя такой переход совершался каждый день, изначально предполагалось, что это должно быть скрыто, что успех базируется на секретности. Поэтому откровеннее всего это явление обсуждалось в фильмах или художественной литературе. Например, в The Autobiography of an Ex Colored Man («Автобиографии бывшего цветного») писателя Джеймса Уэлдона Джонсона или в книге Passing («Сойти за другого») Неллы Ларсен рассказывается о мулатах, людях неоднозначной расовой принадлежности, которые переезжают в большой город, где им удается сойти за белых. Оказавшись там, они заводят белых друзей, заключают брак с белыми и каждый день молятся о том, чтобы у них родились белые дети и их секрет не был раскрыт. У героев Джонсона и Ларсен, погруженных в белую культуру вдали от черных сообществ и обычаев, в которых и на которых они росли и воспитывались, нет пути назад. Не зря историк Аллисон Хоббс называет расовый переход «добровольным изгнанием»[656]; человек отделяет себя, как правило, сознательно, от единственной семьи, друзей и земли, которых он знает, и в итоге лишается возможности вернуться домой.