Читать книгу "Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова"

А вот дома на мою голову сыпались проблемы, как из рога изобилия. Чтобы получить вторую мою комнату, пришлось судиться. Все права были на моей стороне. Квартира была забронирована постановлением ГКО, квартирную плату аккуратно вносил Метропроект. Печник Челноков, занявший мою комнату, также аккуратно платил за свою комнату, из которой домоуправление сделало красный уголок. Тем не менее народный суд мне в иске отказал. Судья Матросов сказал так: «У меня рука не поднимается отдать вторую комнату такой маленькой семье, когда у нас генералы валяются в коридорах». И был он мне невероятно симпатичен за эти слова. Но в то же время я не могла согласиться с тем, чтобы жить втроем в одной комнате. Городской суд отменил первое решение народного суда, и вторую комнату мне возвратили. Челноков благополучно вернулся в свою старую комнату, и мы с ним остались друзьями.

Когда печник уехал, оказалось, что комната полна клопов, они были не только в тахте, но и в стульях с мягким сидением и даже в занавесках на окнах. Пришлось вызывать санитаров выводить клопов. После дезинфекции комнату пришлось капитально ремонтировать. Найти рабочих в тот год тоже было нелегко — еще шла война, но мне все же удалось привести комнату в порядок, а шторы мы с мамой выстирали и отгладили, заменив рваную подкладку новой. Со всем этим мы провозились до января 1945 года, до самого дня рождения Лиды, ее восьмилетия.

Не успели мы немножко передохнуть от судов и ремонта, как к нам безо всякого предупреждения, свалившись как снег на голову, приехала из Томска моя невестка Лера, жена погибшего на войне брата Олега, с двумя детьми: девочкой Ларисой, которая была старше Лиды на год, и мальчиком Олегом четырех лет. Дети были очаровательные, и на ночь мы уложили их вместе с Лидой на мою широкую кровать поперек. С ними улеглась и мама, под ноги которой пришлось подставить кресло. Я спала в другой комнате на тахте Бабеля, но спать пришлось не больше четырех часов, так как нужно было проектировать разные конструкции для заработка.

Мне было очень важно иметь дополнительный заработок, нужны были деньги! В магазинах почти ничего не продавалось, и, например, одеяла мама сделала из той полосатой материи, в которой мы привезли наши вещи, вату с трудом удалось достать в одном магазине. Пока одеял не было, мы ночью укрывались своими пальто.

Приезд Леры с детьми был настоящей авантюрой. Оказалось, что она, снимавшая в Томске комнату, умудрилась поссориться с хозяйкой, и та отказалась прописывать у себя Леру. Хлебные карточки, по которым все граждане СССР получали хлеб, Лера при отъезде из Томска продала. И явилась в Москву без прописанного паспорта и без хлебных карточек, но зато в мужской телогрейке и с колодой карт в кармане. Что было делать? Я пыталась найти ей работу, ее можно было устроить на одной из строек Метростроя за городом, где давали комнаты в общежитии. Но без паспорта с пропиской и без хлебных карточек это было невозможно. Были большие строгости с документами в тот еще военный год. Лера прожила у нас несколько месяцев, но пришлось ей снова уезжать в Томск, мириться с хозяйкой и получать прописку паспорта, а также хлебные карточки по месту жительства. Мы с мамой с ума сходили от горя, так жалко было отправлять их обратно, в никуда. Я купила железнодорожные билеты, снабдила ее деньгами и продуктами на дорогу, удалось даже достать несколько апельсинов для детей. Я, проводив их, еле дошла до дома и всё вспоминала, как Олег, когда был ребенком, на вопрос о том, кем он хочет быть, отвечал: «Вожденым!»

После их отъезда я осталась в долгах, так как все наши запасы были съедены, а буханка хлеба на базаре стоила 7 тысяч рублей. К счастью, из Томска пришли более или менее утешительные известия: Лера устроилась работать в детсад воспитательницей, где могла питаться она и дети. Но потом в течение многих лет я должна была посылать Лере деньги в ответ на душераздирающие телеграммы с просьбами о помощи. В это время мой брат Игорь был очень болен из-за ранения в плечо, а Борис еще не вернулся: его оставили в армии, чтобы составить историю полка, как того хотел командир. Так что, кроме меня, помочь Лере и детишкам было некому.

Еще в 1944 году, когда у нас шел ремонт комнаты после выезда печника Челнокова, я через местком Метропроекта достала для Лиды платную путевку на два срока в санаторий в Барвихе, недалеко от дачи Екатерины Павловны Пешковой.

Еще зимой я звонила Екатерине Павловне и сообщила о возвращении в Москву из Нового Афона, была у нее один раз дома, рассказывала о нашей жизни на Кавказе и о том, с чем столкнулась после приезда в Москву. А отправив Лиду в санаторий, я сказала Екатерине Павловне, что буду навещать дочь в Барвихе каждую неделю. Она сразу же предложила мне жить у нее на даче, но я была слишком занята работой в Метропроекте и ремонтом дома, поэтому с благодарностью от предложения отказалась. Я могла приезжать к Лиде только один раз в неделю на два-три часа. Свидания детей с родителями не разрешались, потому что дети нервничали и просились домой. Родители могли лишь поговорить с воспитателями и посмотреть на играющих детей из-за кустов.

А тут еще неприятность свалилась мне на голову: соседи, занимавшие комнаты на нижнем этаже, установили деревянную перегородку в передней и лишили нас кухни и выхода во двор и сад. Мои жалобы на этот произвол районные власти и районная прокуратура выслушивали очень сочувственно, приходили в дом и убеждались в том, что мы остались без газовой плиты и без выхода во двор, куда надо было выносить мусор. Но потом они шли к нижним соседям, узнавали от них, что наверху живет семья «врага народа», и тихонечко уходили, не выполнив того, что мне обещали. Я поняла, что жаловаться властям совершенно бесполезно. Семь месяцев я добивалась в домоуправлении, чтобы наверху на лестничной площадке установили газовую плиту, но не добилась. Когда в Москве на улице Горького открылся магазин, где продавались газовые плиты, я купила двухконфорочную плиту с духовкой, наняла слесаря, и он установил ее. Но мусор по-прежнему надо было выносить, выходя на улицу, огибая дом и заходя во двор с другого переулка, и таким же обходным путем приносить в дом дрова из подвала. Эту работу часто исполняла Лида, если я не успевала принести дрова вечером сама. Такая жизнь у нас продолжалась весь 1945 год и до лета 1946-го. Летом 1946 года в доме установили центральное отопление от АГВ-80, в комнатах под всеми окнами установили страшные черные батареи и соединили их с аппаратом, работающим при помощи газовой горелки. От него нагретая вода поступала в батареи и в ванную комнату.

А осенью 1946 года, когда все эти работы были сделаны и наладилась более-менее нормальная жизнь, в бывший кабинет Бабеля вернулся из Германии следователь Аверин, и начались новые неприятности. Он привез много вещей и даже два пианино для своих двух сестер. Что он делал на войне, я не знаю, но, наверное, чем-то провинился, так как был уволен из органов и должен был искать себе работу.

По образованию он был горным инженером, но, очевидно, еще в институте был завербован в органы и по специальности не работал. Его мать и сестры решили, что инженером ему работать невыгодно, а нужно устроиться в торговую сеть, как и сестры, разбогатевшие во время войны. Ему нашли место заведующего пивным залом на Курском вокзале. Туда приходили с водкой, угощали бесплатно. А районное начальство надо было угощать уже самому и с ними пить. Так он и стал алкоголиком. Дважды ему угрожала конфискация имущества за растраты, но вещи и мебель срочно увозились из комнаты. Конфисковать было нечего.