Читать книгу "Храброе сердце Ирены Сендлер - Джек Майер"

– Ты свободна. Проваливай побыстрее.

Я подумала, что либо я сплю, либо меня уже убили. Он потряс меня за плечи:

– Ты что, не поняла? Вали отсюда!

Он тяжело дышал и, кажется, был испуган… Я молчала и не двигалась с места. Тогда он отвернулся и зашагал прочь.

– Мне нужна моя Kennkarte, – как можно решительнее сказала я.

Он изумленно повернулся ко мне. Я почувствовала, что ко мне возвращаются силы, и потребовала:

– Отдайте мне мою Kennkarte.

Он подошел вплотную ко мне, и я увидела, как страх в его глазах сменился яростью. Он с размаху ударил меня по лицу рукой в черной перчатке, и я упала, чувствуя во рту привкус крови… Он ушел.

Я с трудом поднялась, окинула взглядом пустынную улицу, а потом доковыляла до ближайшей аптеки. К счастью, в ней не было покупателей, потому что я до сих пор была одета в полосатую тюремную робу. Из-за прилавка на меня ошеломленно смотрела молодая женщина. Не задав ни единого вопроса, она отвела меня в подсобку, дала мне стакан воды и каких-то успокоительных капель, а потом сказала:

– Меня зовут Хелена.

Я автоматически ответила ей:

– А я – Ирена.

Хелена как могла расчесала мои свалявшиеся волосы, потом одеколоном продезинфицировала раны на лице, шее, руках и животе. Ноги обрабатывать было слишком больно. Она нашла для меня какую-то старую одежду, дала палку и денег на трамвай. Где-то с час я отдохнула у нее, а потом села на «пятерку» и поехала домой.

Сердце у меня по-прежнему колотилось как сумасшедшее. Сил не было никаких, ноги горели, мысли путались. К счастью, мне удалось сесть. Я смотрела в окно и, чувствуя мерное покачивание трамвая, понимала, что возвращаюсь в нормальную жизнь, домой…

Вдруг на подножку трамвая запрыгнул мальчишка-газетчик.

– Вылезайте! – крикнул он. – Облава!..

У меня не было ни бумаг, ни Kennkarte, т. е. ничего, что могло бы спасти меня от ареста. Люди стали выпрыгивать прямо на ходу. Мне помогал какой-то мужчина, он держал меня за руку, но я все равно упала на колени, на них лопнула кожа и пошла кровь… Наконец я дотащилась до дома, дверь мне открыла мама… Я была так измотана, что в первый момент даже не заметила, как она осунулась.

Позднее я узнала, что Жегота подкупила отпустившего меня унтерштурмфюрера. Еще я узнала, что через несколько недель его расстреляли. Это была одна из самых крупных взяток за всю историю Жеготы. Должно быть, мои друзья по-настоящему любили меня, раз пошли на такое. На следующий день мое имя появилось на красных плакатах в списках казненных.

Дорогие мои, любимые девочки, скоро мы увидимся. То, что вы делаете, дает миру надежду на то, что ужасы не повторятся. Конечно, мои слова относятся и к вашему учителю, профессору Норману. Также я посылаю наилучшие пожелания вашим родителям.

Искренне ваша, любящая вас,

Иоланта-Ирена».

* * *

Экскурсия закончилась в таком же полутемном, как и все остальные помещения Павяка, музейном зале. Здесь девочки увидели прощальные письма, написанные заключенными родным и любимым перед казнью, записки, тайно переправлявшиеся на волю, шахматные фигурки, вылепленные из заплесневелого хлебного мякиша. Одна арестантка нарисовала акварелью свою камеру, и на рисунке расписались все 18 ее сокамерниц. В живых не остался никто. Особенно долго Лиз, Сабрина и Меган стояли перед крохотными синими пинетками, сшитыми матерью для родившегося в тюрьме ребенка.

Лиз чувствовала себя раздавленной. Что была их простенькая пьеса на фоне трагической истории Польши, что были ее переживания по сравнению с тем, что помнят те, кто выжил в этом аду, кем были они, американские тинейджеры нового тысячелетия, по сравнению с поляками, увязшими в тысячелетии предшествующем?.. Разве могла она хотя бы надеяться понять, какой болью наполнено их прошлое? Разве было у нее право заставлять их его вспомнить? Мы, думала она, сыграли пьесу уже раз 40, но ведь им нужно будет выступить еще 200, а то и 2000 раз, чтобы об Ирене узнал весь мир.

Лиз нащупала в кармане распечатки писем зрителей, посмотревших «Жизнь в банке», и решила, что не позволит Павяку сломать себя, как не позволила ему сломать себя Ирена. Она поклялась, играя Ирену, вспоминать Павяк, чувствовать на своих плечах его холодный груз, слышать его могильную тишину, видеть крохотные синие пинетки. Она заставит это чудовище наполнять ее вдохновением и силой.

Глава 29

«Вы спасли спасительницу»
Варшава, май 2001

На следующий день они с профессором Леоцяком посетили Умшлагплац – площадку, размером меньше теннисного корта, окруженную четырьмя мраморными стенами, на которых выбиты имена убитых в Треблинке евреев: Авраам, Анна, Арон… Леоцяк показал им фото 60-летней давности, снятые немцами на том самом месте, где они теперь стояли: гигантский загон, заполненный евреями, ожидающими поезда на Треблинку. После этого он повез девушек к писателю Михаэлю Гловинскому, которого во время войны спасла Ирена. Его мемуары, «Черные времена», только что вышли в свет.

Они прошли в кабинет профессора Гловинского – сутуловатого человека с растрепанными седыми волосами.

– Сначала я расскажу вам историю своего спасения, а потом мы попьем чаю и поговорим, – сказал он. – Я обязан Ирене буквально всем. Она вывезла меня из гетто, когда мне было всего восемь. Она спасла моих родителей и двоюродного брата Петра Цеттингера – он выбрался из гетто через канализацию… В детстве у меня были очень выраженные еврейские черты… в те времена это называлось «неудачной внешностью»… меня спрятали в одном из монастырей.

Гловинский рассказал о бесконечных перемещениях из одного убежища в другое, рассказал об отчаянии и предательствах, о том, как ему пришлось сыграть шахматную партию с шантажистом (экстравагантную историю, похожую на эпизод из фильма Феллини или Бергмана), о мгновениях, когда он находился на грани гибели…

– Мне было девять лет, и я был уверен, что мама погибла. Однажды воспитанников приюта в Турковице пригласили в гости к одному из местных богачей… это был этакий жест сострадания. Мы, дети, сидим на персидском ковре в доме этого филантропа, и прислуга угощает нас пирожными. И вдруг я узнаю в одной из горничных свою маму. Она тоже узнает меня, но показать этого мы не можем… она отворачивается к другому мальчику…

Прощаясь с девочками, профессор Гловинский произнес слова, которые девочкам придется услышать еще не раз:

– Ирена спасла меня и многих-многих других… Это было очень давно… и об этом почти все забыли. Но теперь вы, девочки… вы стали спасительницами.

Вы спасаете Ирену, рассказывая о ней всему миру… Вы спасли спасительницу.

* * *