Читать книгу "Боттичелли - Станислав Зарницкий"

Симоне был в панике, когда услышал о посещении их дома Спини и о том, что Сандро, забыв осторожность, беседовал с ним о Савонароле. Доффо явно приходил в их дом неспроста. Почему он избрал именно их? Что у них с ним общего? Видимо, до городских властей дошло, что у них собираются те, кто раньше поддерживал Савонаролу. Теперь у них остается только один выход — бежать из Флоренции! Сандро только отмахнулся: он слишком стар, чтобы пуститься в бега. И что он, собственно, сделал такого, чтобы сломя голову покидать родной город? В гораздо более трудные времена он оставался здесь, покоряясь своей судьбе.

Визит Спини, какую бы он цель ни преследовал, имел значительные последствия для дальнейшей жизни Сандро: если раньше у него были сомнения относительно истинности учения Савонаролы, то теперь они рассеялись. Результатом было то, что он, отложив на время, а на самом деле навсегда, уже начатое «Рождество», начал готовиться к новым работам. По просьбе брата Симоне достал где-то у своих друзей проповеди неистового доминиканца, и теперь Сандро частенько можно было увидеть за их чтением. Со страниц рукописей на него обрушивался поток разоблачений: Католической церкви в ее грехах, флорентийцев — в распущенности нравов, властей — в корыстолюбии и продажности. И ко всему этому добавлялись предсказания близких бед и катастроф, которые обрушатся на Флоренцию.

Эти откровения вдруг оживили заснувшую фантазию живописца. Картины предстоящих бедствий обрушились на него. «Я видел меч, занесенный над Италией, — пророчествовал Савонарола, — земля вздрогнула, и я узрел ангелов, которые пришли, держа в руках красные кресты». И теперь пораженный Симоне видел, как на картине, начатой его братом, оживает это видение. Видел, как на фоне Флоренции встает громадное распятие, как бьется у его подножия в страхе и тоске Мария Магдалина, которая, по замыслу живописца, должна была символизировать Италию; видел ангела, стоящего подле нее и поражающего своим мечом лису, символ греховности. А может быть, это была не лисица, а лев — символ Флоренции? С неба низвергались вниз бесчисленные красные кресты: «Крест гнева Господнего омрачил небо, гонимые ветром тучи метались, словно бесноватые, и гром сотрясал вселенную; град, огонь и острые стрелы падали с небес, поражая множество людей, так что мало их осталось на земле». Это тоже было сказано доминиканцем, и это теперь зримо стояло перед глазами Симоне.

Брат явно не был в восторге от «Распятия». Была бы картина написана раньше, она бы вызвала отклик, нашла покупателя, а может, и способствовала бы упрочению славы Боттичелли. Но теперь, кроме опасности для них обоих, она ничего не сулила. Только Сандро с его то ли отрешенностью от жизни, то ли стремлением заниматься лишь тем, к чему лежала его душа, мог решиться на такой открытый вызов городским властям. Если бы Спини увидел это творение, беды не миновать. С какой стати пришла в голову Сандро мысль именно сейчас заявить о своих симпатиях, когда это не могло принести ничего, кроме беды? И если он до сих пор еще не подвергся гонениям, то теперь он дал для этого подходящий повод. И вряд ли былая слава поможет ему. Если их что и спасает, так это только то, что городским властям сейчас не до них.

Французские войска вошли в Милан и пленили Лодовико Моро. Хотя во Флоренции о нем никто не сожалел, все-таки при нем политику Миланского герцогства можно было предугадать, а теперь она стала просто непредсказуемой. С юга шел Чезаре Борджиа, требовавший восстановления в правах Пьеро Медичи, но никто не строил особых иллюзий: это был лишь предлог для нападения на Флоренцию. По доходившим до города слухам, папский отпрыск и в грош не ставил Пьеро и его права, и его требования были рассчитаны прежде всего на то, чтобы оказать давление на власти республики и добиться от них уступок в свою пользу. Было от чего растеряться: опасность грозила Флоренции со всех сторон. С французами вроде бы удалось договориться, они даже обещали возвратить Пизу. А Чезаре Борджиа посулили поставить во главе флорентийских — несуществующих, правда, — войск с обещанием выплачивать ему немалое жалованье.

Все понимали, что меры эти временные и вряд ли надолго избавят Флоренцию от грозящих ей опасностей. Ко всему прочему, в самом городе было неспокойно. Брат казненного Вителли поклялся отомстить Синьории и готовит против нее бог весть какие заговоры. Не утихомирились и сторонники Медичи: неясность положения лишь укрепила их надежды на успех, и они не скрывали своего намерения вернуть все к старому. А прорицатели и астрологи предвещали всяческие беды. Конечно, в таких условиях городские власти не могли сидеть сложа руки, сама обстановка заставляла их действовать. И Симоне почему-то был твердо убежден, что действия эти начнутся с уничтожения явных и скрытых противников. И вдруг Сандро ни с того ни с сего вылезает со своей картиной, как будто ему не было предупреждения — ведь недаром же к ним приходил Спини! Но никакие просьбы уничтожить как можно скорее эту опасную картину на Сандро не действовали: он, оказывается, свободный флорентийский живописец и волен писать все, что ему угодно. К старости его упрямство становилось просто невыносимым!

Но случилось то, что и должно было случиться. Конечно, на его «Распятие» не нашлось покупателя — кому охота добровольно подставлять голову под топор? Оно так и не было закончено и вместе с «Рождеством» отправилось в дальний темный угол мастерской, где уже безнадежно пылилось несколько начатых им, но так и не законченных картин. Симоне удивляла в брате эта черта: начинать и потом бросать на полпути. Чего он ищет? И долго ли это будет продолжаться — ведь деньги уже на исходе, покровителей не осталось, никаких побочных доходов не предвиделось. Становилось не на что содержать дом, а о мастерской уже и говорить нечего. Появившиеся было ученики очень скоро разбрелись кто куда, и их можно было понять: чему они могли научиться у мастера, который лишь изредка появлялся в мастерской и потом на целые дни запирался в своей комнате?

Теперь он, похоже, нашел себе новое занятие, которое отвлекало его от картин. Оставив в покое проповеди Савонаролы, он принялся за Апокалипсис. Ничего странного в этом не было: многие сейчас брались за эту книгу в тайной надежде расшифровать туманные пророчества и предугадать свою судьбу. Перо Сандро теперь выводило не композиции будущих картин, а столбики цифр. Он подсчитывал, зачеркивал написанное и начинал все сызнова. Его интересовали точные даты событий, происшедших во время оно, и Симоне всерьез стал подумывать, что у брата не все в порядке с головой. Поведение его в последнее время, к сожалению, подводило именно к этой мысли: то его охватывала беспричинная радость, то он снова впадал в черную меланхолию, хватался за Апокалипсис, рвал исписанные страницы и снова погружался в свою цифирь. В доме вдруг стали появляться монахи, которых — особенно бродячих — Сандро прежде не особенно жаловал; они подолгу беседовали с хозяином и вместе что-то подсчитывали. Но и с их помощью явно не получался тот результат, которого Сандро стремился добиться. Потом он ходил хмурый, ничем не интересовался, монахи исчезали — временами надолго, — но потом появлялись снова с огромными фолиантами, и все начиналось сначала.

Симоне был удивлен, когда однажды его брат заявил, что он приступает к очень важной работе, что его изыскания закончены, он совершенно успокоился и всецело полагается теперь на Божий суд. Он действительно начал писать картину, не похожую ни на одну из прежних. И если бы Симоне не увидел, как его брат создавал ее, то счел бы, что ее написал другой живописец. Что заставило Сандро окончательно возвратиться к манере старых мастеров? Он сам объяснял это тем, что именно так он может выразить точнее свою идею. Какую именно — было неведомо для Симоне, ничего не понимавшего в той сложной символике, которую применял его брат. Но душой он чувствовал, что картина таит в себе гораздо большую опасность, чем незавершенное «Распятие».