Читать книгу "Земля несбывшихся надежд - Рани Маника"

Я с любопытством коснулась рукой их холодных стеклянных глаз, провела по гладким синим стежкам и сияющим зеленым бусинкам. С любовью к блестящим вещам, присущей всем детям, я пыталась пальцами разгладить сияющие глазки на каждом выпуклом перышке. Некоторые бархатистые листочки были сломаны, и починить их было уже невозможно, но я все же думала, что никогда не видела ничего более красивого, пока не вспомнила, что раньше уже видела этих павлинов. Эта картина — свадебный подарок — прежде висела на стене в стеклянной рамке, пока мне не исполнилось четыре или пять лет, когда мама разбила ее во время ужасной ссоры и с кровью на порезанных пальцах и ненавистью в лице угрожала папе острым куском стекла.

Я сидела на каменном полу в нашей слегка пахнувшей плесенью кладовой, убежденная, что нашла что-то очень особенное, потому что павлин — это священное, могущественное существо. Даже Будда провел одну из своих реинкарнаций в павлине.

У меня появилась интересная мысль.

Однажды пасмурным днем, пока дома не было никого, кроме папы, который спал у телевизора, я перенесла великолепную картину в свою комнату. Я решила спрятать свою несчастную душу в того павлина на картине, который ярче сиял, и спрятать ее под своим матрацем. Как любой настоящий шаман, я положила мягкую ткань на свою кровать, аккуратно укладывая и приглаживая каждое перышко, чтобы они не сломались под ежедневной тяжестью матраца и меня на нем. В окно монотонно стучал косой дождь. Я не замечала звуков телевизора в гостиной и представляла, что нахожусь в хижине, посреди которой горит оранжевое пламя, а гипнотический стук дождя в точности походил на бой настоящего шаманского барабана. Я стала тихо напевать. Потом я произнесла тайные, волшебные слова — сейчас я их уже не помню — и, дрожа от напряжения, представила, что выдуваю душу из своего тела, вдохнув ее в ожидавшего ее павлина. Я держала руки на голове павлина со стеклянными глазами, казавшимися холодными и гладкими под моими горячими ладонями, пока окончательно не убедилась в том, что переселила свою душу в птицу. Прошла не одна минута.

Медленно, палец за пальцем, я убрала руки и осторожно выдохнула. Все закончено. Все действительно закончено. В этой птице теперь моя душа.

Вверяя таким образом павлину свою душу, я была уверена, точно уверена, что если павлину будет причинен какой-либо вред, я тоже серьезно заболею или даже умру. Дело было серьезное, и я решила не забирать обратно свою душу, пока сила избранной мною птицы не сделает меня красивой. Только когда приходила ночь, я обретала покой. До тех пор, пока Нэш не нашел моего павлина, я чувствовала себя в безопасности.

Я была по-детски уверена, что превращение не займет много времени. Как в лучших сказках о шаманах, мне нужно было лишь подождать, пока растает снег на вершинах гор. Сколько времени нужно, чтобы растаял снег? Конечно, не так уж много, но каждый день, когда я смотрела в зеркало, я видела лишь японскую куклу Они, которая годится разве что для того, чтобы пугать маленьких детей: над заплывшим жиром лицом неаккуратная копна кудрявых волос. С грустью глядела я в глаза, которые были скучными и безрадостными, тогда как я безнадежно мечтала об огромных глазах в пол-лица. Я просто не видела в своем лице ничего привлекательного, а значит, у меня не было светлого будущего.

«Давай, поторопись», — умоляло мое одинокое сердце сияющего павлина.

«Может быть, завтра появится еще румянец и тени у глаз», — со вздохом сообщил он моему лишенному души телу, его поломанные крылья мягко качались на ветру.

Разве не естественно в таком случае, что я, сколько себя помню, была глубоко обижена на свою сестру, завидуя блестящим прямым волосам Димпл, ее удивительно светлым глазам и стройной фигуре, тому, как легко она зарабатывала хорошие оценки, и на ту семью в Куантане, наследницей которой, казалось, была лишь она?

О, я знаю, мама говорила, что на каникулы Димпл прогоняют в «сети огромной паучихи», но в нашей темной спальне я замечала, как она тайком считает дни и с трудом сдерживает радость перед началом каникул. Я ничего не могла поделать с ужасной завистью, которая росла в моем сердце. В распоряжении у сестры было столько преданных людей. Я могла представить, как она идет с нашей тетей посмотреть медведя в клетке возле мастерской. Она смеется и несет в руках дикий мед, который бабушка Лакшми покупала у кочующих аборигенов и приберегала специально для этого — чтобы Димпл могла испытать смешанное со страхом удовольствие, покормив сидящего в клетке медведя с загнутыми серыми когтями.

Она не видела, как тихо я подкралась к ней, когда бабушка Лакшми звонила ей с телефона старухи Сунг. Я внимательно прислушивалась к ее нервному шепоту.

— Нет, бабушка, у меня все в порядке. Все хорошо. Правда, хорошо. Пожалуйста, не волнуйся. Я скоро приеду. Я так люблю тебя, что даже сердце болит.

Я изводила себя, представляя, как Димпл сидит, удобно устроившись у бабушки на руках, вертит прядь ее волос, пока та кормит ее из рук, как любимого ребенка.

Она даже не замечала моей зависти, когда почтальон приносил завернутые в коричневую бумагу пакеты от нашего дяди Севенеса. Нет, она была слишком занята, переворачивая страницы «Счастливого принца», «Избранных стихотворений Омара Хайяма», «Тайной жизни Жасмин» или еще какой-нибудь умной книги, которая рассказывает, как самка морского конька откладывает свои яйца в сумку самца. Как он кормит их своей собственной кровью и в итоге страдает, давая жизнь малюткам морским конькам. Она была слишком занята, хихикая над возмутительными статьями из учебника Ватсьяяна или романтическими стихотворениями Бханудатта. Я тоже хотела дружить с дядей Севенесом.

В своем унылом сердце я очень хотела получать открытки из необыкновенных мест и сидеть допоздна, слушая дядины фантастические истории о волшебных или сверхъестественных существах. Неужели им кажется, что я не хочу послушать о верованиях даосистов? Услышать о бессмертном цветке, растущем на затопленном мифическом острове, где деревья — из жемчуга и кораллов, а животные — ослепительно белые? Или что мне может быть интересно узнать о Занге Гуалао, известном колдуне, который сложил своего мула, как лист бумаги, и держал его так в сумке, пока он ему не понадобился? Мне тоже хотелось, чтобы меня щекотали так сильно, что бабушке Лакшми приходится заходить и строго говорить дяде Севенесу, чтобы он прекратил мучить ребенка. Я хотела засыпать на его животе и видеть забавные сны-мультики о том, как я сплю на большом животе, а из моего рта слышится «з-з-з-з». Как и она, я бы забрала и сохранила его наброски, ведь они были действительно уникальными.

Я все вспоминаю, как дедушка приходил в дом в Куантане, чтобы дать маме деньги. Тогда мы сидели на веранде и ели один банан на двоих. Он был безумным человеком: отдавал мне банан, а сам ел полоски, которые отрывал с внутренней стороны кожуры. Говорил очень мало и выглядел потерянным.

Мама объяснила, что это потому, что дедушка боится бабушки Лакшми. Помню, я еще подумала, что наша бабушка Лакшми, должно быть, ужасная женщина.

Так в течение долгих лет я была убеждена, что эти люди, любившие по какой-то загадочной причине только мою сестру, а не меня или моего брата, были в точности такими, как о них говорила мама, — отвратительные и скверные. Очевидно, для ее лютой ненависти была весомая причина. Когда маме очень больно и ее лодыжки раздуваются, становясь похожими на футбольный мяч, она заставляет меня сидеть на краю ее кровати и слушать ее воспоминания и истории о немыслимых несправедливостях, которые взвалились на нее. От ее рассказов у меня голова кружится.