Читать книгу "Удар отложенной смерти - Инна Тронина"

Готтхильф подошёл поближе, чтобы попрощаться с Андреем, и столкнулся с очередным активным гражданином. Тот едва не ударился лбом о подбородок Филиппа и обдал его несвежим дыханием. «Хоть бы рот прополоскал, что ли…» – мелькнуло в голове, а дурнота уже подступала к горлу. Филипп видел кругом тапки, босоножки, голые пальцы. Поднял глаза чуть повыше, он содрогнулся от вида свалявшихся волос под мышками женщин и щетины на лицах мужчин. Споткнувшись о чью-то ногу, Обер вклинился плечом в толпу, и другая ступня, с жёлтыми, съеденными грибком ногтями, придавила его блестящий, остроносый полуботинок.

Зеваки, как всегда, готовы были опоздать на работу, но обязательно поглазеть на какое-нибудь чрезвычайное происшествие. Они жаждали развлечений, которых им так не хватало в обыденной жизни. И за мытарствами заложников, за действиями оперативников они наблюдали почти целую ночь – и всё равно казалось мало. Где-то в стороне стояла и Вита с измученной, худенькой женщиной – наверное, матерью.

Как всегда, припадок обрушился на Филиппа внезапно. До этого он ещё мог держать себя в руках, но сейчас ярость перехлестнула через край. Он никак не мог подойти к Андрею, пожать ему руку, сказать несколько слов на прощание. Весь базар шумел так, что даже собственного голоса Обер уже не слышал.

– Убирайтесь все отсюда! Вон! – заорал он и схватил за плечо первую попавшуюся бабку, отшвырнул её в сторону.

Та завизжала, схватилась высохшими руками за стоящего рядом мужика, и с её ноги свалился стоптанный шлёпанец.

– Суки, падлы вы позорные!

И далее Обер расцветил свой монолог таким отборным лагерным матом, что вопли стали стихать. В это же время он раскидывал во все стороны тёток, и они тонко, пронзительно верещали.

– Пошли все к такой-то матери, уроды засранные! Кино вам здесь, что ли, показывают? Телика мало? Не офонарели ещё?! Где вы все были, когда он, – Филипп наконец-то добрался до Андрея, – на крышу лез и снайпера снимал? Я твою, твою и твою рожу в окне видел! – Обер бесцеремонно указывал на каждого пальцем. – Чего ж ментам не позвонили? Чего расселись, как король на именинах? Да у нас под носом людей убивать можно, а вы только оближетесь… Счастливо жить хотите, перхоть заразная? На чужом члене в рай въехать? Саранча вы, и травить вас надо, как саранчу!..

Филипп был безумен. Волосы прилипли к его мокрому лбу, и на багровом лице выделялись абсолютно белые глаза. Зеваки поняли, что дело плохо, и поспешили отбежать подальше.

– Для чего вы вообще на свете живёте? Как микробы – только жрёте и всё живое травите… Или вы сейчас свалите отсюда, или я стрелять буду!

Филипп запустил руку в карман куртки, забыв, что оружия там нет. Всё с воплями кинулись врассыпную. Какая-то молодуха в расстёгнутом халате улепётывала к Карповке, хотя была в противоположной стороне. Готтхильф замолчал, увидев, что вокруг никого не осталось. Катя и остальные милиционеры не знали, что делать, и смотрели на побледневшего от злости Андрея. Доценко поспешил забраться в белую «Волгу», чтобы не попасть под горячую руку сотрудника.

– Ты что, белены объелся? – Андрей хрустнул пальцами, сжал их в кулаки и проглотил комок. – Надо же себя в руках держать, в конце концов… Как будто ты один задерживал их, а мы загорали на песочке. Ты разве не видел, что тут ветераны были, с орденскими планками? Женщинам пришлось услышать такое, что теперь их долго трясти будет. Да, люди выглядят не так, как ты! У них нет средств для ухода за собой. Работают за гроши, а другие на мизерные пенсии живут. Всю жизнь – по очередям, буквально за каждой мелочью. Так где уж вид наводить, себя холить и лелеять? Ну, не повезло им, потому что честно жили. А впереди и похорон человеческих не маячит… Надо только помнить, что старикам этим, старушкам, которых ты сейчас расталкивал, мы самой жизнью своей обязаны! Мне так стыдно перед ними – за то, что не смог тебе помешать… Сдохнуть хочется, если честно!

Филипп сморщил нос гармошкой:

– Да, особенно я им жизнью обязан! На литерной пайке стерегли моих родителей в трудармии – земной им за это поклон. Ты думаешь, хоть один настоящий ветеран после войны проживёт столько? Пусть ещё скажут, что в Освенциме сидели! Я по своей семье знаю, как люди в невыносимых условиях сгорают. Как свечки тают, все болезни на них наваливаются и сжирают… А у этих страдальцев – вон какие ряхи! Они нас с тобой переживут, помяни моё слово. А здесь они торчат не потому, что заложникам сочувствуют. Им просто впечатлений не хватает, пойми ты это. Станут тебя на площади казнить, они прибегут смотреть в охотку! Не спасают эти сволочи страну, а гробят, и скоро угробят совсем! Они, как опарыши, лучше всего на трупе себя чувствуют. Ну ладно, дело твоё. Тебе судьба в руки шла, а ты, смотрю, упустить её хочешь. Насильно мил не будешь, и я без тебя не сдохну. Только всё же подумай, когда остынешь. Я много могу тебе дать, и обязательно приду на помощь. А вот они – ни за что! Только с тебя тянуть станут, использовать – и впрямую, и втёмную. Кстати, о начальнике своём вспомни. Ему-то как всё это покажется?..

Филипп устал после того, что случилось вечером, ночью и утром. А впереди был длинный рабочий день с мелкими проблемами, склоками, заботами. Он хотел только спать, как всегда бывало после припадка, но не мог себе это позволить.

– Мне тоже мало радости с тобой дело иметь. И так уже…

Филипп ждал, когда Андрей хоть что-то скажет. Но тот молчал, и все, кто был рядом, не решались обратиться к нему. Катерина, Аркадий и прочие отлично знали, что значит его синевато-жемчужная бледность. К счастью, под рукой Обера не оказалось пистолета, так как в беспамятстве он был способен на всё. Но сейчас «авторитет» постепенно приходил в норму, и его тон становился всё более мирным.

– Вот уж не думал, что ты так чернь обожаешь. Ах, да, – возлюби врага, подставь щёку! Но я уже грешник отпетый, и в аду меня давно здоровенный котёл поджидает. Да, виноват, не смирился! Должен был «спасибо» сказать за то, что с моей семьёй сделали безвинно. Мог бы спиться там, на родине, и был бы хороший. Как они… – Обер мотнул головой куда-то в сторону, где раньше волновалась толпа. – Ты ещё вспомнишь мои слова, когда жареный петух клюнет. Поймёшь, что я был прав. Молчишь? Фасон держишь? Мальчишка ты ещё… Благородный, наивный максималист, как твой дружок Сашуня. А тебе одного добра желаю. Мало таких людей на земле, и я ценю это. Да, я тяжело болен, и потому часто срываюсь. Но у меня есть одна положительная черта – мне можно верить.

Тучи над Кировским проспектом внезапно разошлись, и брызнуло солнце. Ветер усилился, и над каменными громадами домов заголубело уже летнее небо.

Филипп открыл дверцу своей «Волги», ещё раз оглянулся:

– Нужен буду – звони!

Он быстро сел за руль и, не отвечая на вопросы Доценко, рванул с места к Каменному острову.

Андрей тихо застонал, упёрся кулаком в плечо Аркадия, а лбом – в подбородок Катерины. И выдавил сквозь зубы, глядя в ту сторону, куда уехала белая «Волга»:

– Ну, гад… Ненавижу его и люблю…