Читать книгу "Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй"

— Дядя Макс, должно быть, счастлив, — словно прочитав ее мысли, громко сказал Аксель, стараясь перекричать толпу. — Ты получила от него весточку?

Тень на миг омрачила счастливое лицо Наташи.

— Нет. Но я уверена, что он благополучно добрался до Нью-Йорка.

— А мать тебе писала? — спросил Феликс.

— В последнем письме она не вспоминала о нем.

Молодые люди покачали головами. Они понимали друг друга без слов. Неспособность взрослых сражаться за любовь была им непонятна и даже вызывала жалость. Несмотря на молодость, они чувствовали себя наделенными особой мудростью, какой не было у зрелых людей, и эта мудрость никогда не позволит им совершить ошибки, свойственные старшему поколению.

— Все будет хорошо, они обретут друг друга, — заявила Наташа.

— Иначе и быть не может! — подхватил Феликс.

— Насколько я знаю дядю Макса, он захочет сначала устроиться, найти работу, — добавил Аксель. — Он не свалится им на голову с чемоданом в руке, как беженец. Нет. Он пойдет к ним, когда почувствует себя вполне готовым.

— Ох уж эта ваша мужская гордость, черт бы ее побрал! — воскликнула Наташа. — Они и так уже столько лет провели в разлуке.

— Женская импульсивность тоже таит в себе немало опасностей, — не остался в долгу Аксель. — Позволь дяде Максу осмотреться. Все уладится. Просто он должен почувствовать почву под ногами. Перед тем как уехать, он сообщил мне, что восстановил контакт с одним из его старых знакомых, Алексеем Бродовичем, художественным директором «Harper's Bazaar».

При мысли об отце, прогуливающемся по улицам Манхэттена, среди небоскребов вместе с победителями американцами, Наташа вздрогнула. Он показался ей очень уязвимым перед отъездом.

— Думаете, его талант будет там востребован? — спросила она тихо.

Феликс обнял ее за плечи, пытаясь успокоить.

— А как же иначе? Твой отец очень талантлив, и его последние фоторепортажи о блокаде в одном из американских журналов — яркое тому подтверждение. Думаешь, они откажутся сотрудничать с ним? Что касается всего остального, то Аксель прав. Это их жизнь. Мы не имеем права вмешиваться, что-то делать сверх того, что мы уже сделали, — добавил он, подумав о Линн Николсон, к которой относился с презрением, чего она, скорее всего, не заслуживала.

Аксель хлопнул кузину по колену.

— Твоя мать сильная женщина. Я это сразу понял. Дядя Макс тоже не хочет от нее отставать.

— Сильная-то сильная, но и она нуждается в поддержке, — сказала Наташа, удивляясь своему новому взгляду на мать. — И потом, откуда вообще взялась эта мысль, что любовь должна быть похожа на борьбу? Разве нельзя жить в гармонии? Это же проще.

— Не знаю. Я еще ни в кого не влюблялся, — заявил Аксель безразличным тоном. — Пока мне интереснее наблюдать за советскими. Самый главный вопрос у них — кто кого сожрет первым.

Это признание заставило улыбнуться Феликса и Наташу. Еще один грузовик показался на улице, вызывая новый взрыв эмоций у зевак. Не сговариваясь, они решили сменить место наблюдения. Парни протянули Наташе руки, помогая ей встать на ноги. Ночь обещала быть долгой и радостной.

Спустя несколько дней другая толпа, молчаливая и строгая, собралась в Трептов парке. Рота почетного караула замерла по стойке «смирно» под голубым ясным небом. На серьезных лицах читалось волнение. Сам генерал Котиков должен был открывать мемориал в честь русских солдат, павших во время Второй мировой войны. Открытие было назначено на 8 мая, на эту символическую дату капитуляции немцев, но из-за неразрешенной ситуации с блокадой церемония была перенесена на другой день. На торжественное открытие были приглашены представители иностранной прессы.

В этот день ранним утром в сердце старинного национального парка кристально чистый воздух пах свежей травой. Мемориал, в возведении которого принимали участие лучшие советские архитекторы и скульпторы, получился грандиозным. Работы контролировал лично Иосиф Сталин. Красные мраморные плиты, снятые с разрушенной рейхсканцелярии на Вильгельмштрассе, под которыми лежали, перезахороненные, тела пяти тысяч советских солдат, павших в битве за Берлин, блестели на солнце. Знамена с серпом и молотом развевались на ветру.

Дмитрий Кунин вглядывался в лица иностранных журналистов, стоявших за ограждением. Изучая список приглашенных, он не мог не обратить внимание на имя француженки Наташи Водвуайе, корреспондента «Фигаро». Кроме нее были еще две женщины — газетчики из Соединенных Штатов, одна из которых была фоторепортером. Их он отбросил сразу, так как возраст никак не позволял ни одной из них быть дочерью Ксении Федоровны Осолиной и Макса фон Пассау. Значит, ею могла быть только та молодая блондинка, что стояла к нему лицом, одетая в черный облегающий костюм, который подчеркивал тонкую талию. В маленькой черной соломенной шляпке, украшенной вуалеткой и жемчужными бусами, она была по-парижски элегантна, что бросалось в глаза советским генералам.

«Если бы они знали, что она наполовину русская!» — подумал Дмитрий, также попавший под ее очарование.

Она стояла, подняв глаза на огромную тринадцатиметровую статую — солдат с ребенком на руках и мечом, разбивающим немецкую свастику, — которая возвышалась над мавзолеем. Лицо ее было строгим, сосредоточенным. Наташа Водвуайе держалась в стороне от собратьев по перу и, в то время как те беспечно болтали, вертя головами, она стояла спокойно и прямо. Дмитрий, который не сводил с нее глаз на протяжении всей церемонии, не мог не оценить такого достойного поведения. Нет, она определенно не походила на других. Было что-то волнующее в ее сосредоточенном лице с аккуратно подрисованными губами, некая тайна, что не могло не заинтересовать такого мужчину, как он, сдержанного и обладающего интуицией.

Дмитрий догадывался, что в этот момент в ней говорит ее русская кровь. Она не могла оставаться равнодушной, так как происходила из славной семьи военных, которые служили государю императору. Среди собравшихся в то утро в парке были не только советские граждане, но и русские эмигранты, которые не упустили возможности почтить память павших за их священную родину.

Минута молчания закончилась. Раздались команды. Музыканты военного оркестра сыграли последние печальные аккорды, развернулись и ушли, стуча сапогами по мостовой. Собравшиеся поняли, что могут покинуть отведенные им места. Размахивая записными книжками, журналисты окружили офицеров, уполномоченных отвечать на вопросы и объяснить значение элементов мемориала.

— Мадемуазель Водвуайе?

— Да?

Наташа изучала один из выбитых на барельефе текстов на русском и немецком, повествующих о важных событиях войны. Немного удивленная, чтобы не сказать обеспокоенная, она повернулась. Солнце светило ей прямо в глаза, из-за чего она не сразу разглядела лицо человека, а только заметила его высокий рост и офицерскую форму. Но когда она сдвинулась немного в сторону, ее сердце сильно забилось в груди.