Читать книгу "Дети смотрителей слонов - Питер Хег"

Я иду рука об руку с этой непреодолимостью. Прижимаю её к себе, не стараюсь утешить себя, честное слово, так и есть. Я чувствую, как я люблю всех тех. кто остался позади меня в ночи: папу и маму, Тильте и Ханса, и Баскера, и Конни, и прабабушку, и Якоба, и Ашанти, и Рикарда, и Навуходоносор Флювию Пропеллу — все эти человеческие комнаты.

И тут случается вот что.

Чем-то это очень похоже на футбол. Когда к тебе приближается защита, то тебя легко загипнотизировать. Ты смотришь на противников, на препятствия. Не видишь проходов между ними, возможности прорваться вперёд.

Вот что я делаю. Вернее, это получается как-то само собой. Я переключаю внимание. С темноты ночи на свет звёзд. Я обманываю своё собственное сознание. Моё внимание направлено в одну сторону, на одиночество. Но теперь я обращаюсь в другую. От одиночества к тому, что вокруг него. От чувства замкнутости в самом себе, в тех печалях и радостях, которые есть часть Питера Финё и которые есть в жизни каждого человека, словно маленькие островки, парящие в безбрежном пространстве, теперь моё внимание направлено не на островки, а на вселенную, их окружающую.

И ничего больше. Это может сделать каждый. Я ничего не меняю. Не пытаюсь отогнать одиночество. Я просто отпускаю его.

Оно начинает удаляться. Нет, это она начинает удаляться, и вот её уже нет.

Остаётся лишь то, что в каком-то смысле я сам. Но можно сказать, что это просто очень глубокое счастье.

Я слышу шаги за спиной, это Конни. Она подходит ко мне вплотную.

— Все мы комнаты, — говорю я, — пока ты комната, ты заперт. Но существует путь, ведущий наружу, и дверь тут ни при чём, открытой двери не существует, надо просто увидеть просвет.

Она берёт мою голову в руки.

— Везёт же некоторым, у них умные и глубокие возлюбленные, — говорит она. — А всем нам. остальным, приходится довольствоваться тем, что есть.

Потом она целует меня. Оборачивается и идёт назад к дому.

Должен признать, я немного ошарашен. Всем вместе. Поэтому не двигаюсь с места. Бывают такие минуты, когда мужчине необходимо побыть одному.

Начался дождь, мелкий, моросящий дождь. Кажется, будто дождь послан нам в знак благодарности. Такого, конечно, не услышишь в прогнозе погоды. Во мне поднимается радость. Такая сильная, что её невозможно сдерживать. И неважно, что моя семья распадается. Неважно, что любимая девушка, когда я поделился с ней своей мудростью, просто поцеловала меня и обронила какое-то женское замечание, из тех, от которых мужчины могут лежать без сна и ворочаться в кровати до рассвета.

Я поднимаю руки к звёздному небу. И начинаю танцевать.

Это медленный танец. Не по тем правилам, которые преподают в танцевальной школе Ифигении Брунс, танец этот пришёл ко мне извне и требует полной концентрации. Наверное, поэтому я не сразу замечаю Кая Молестера.

Он стоит перед въездом в нашу усадьбу. Я замираю. Мы смотрим друг другу в глаза.

— Я танцую вальс Финё. — объясняю я. — танец, которым я выражаю огромную благодарность за то, что живу.

Можно многое, очень многое сказать о Кае Молестере Ландере. и многие так и делают, не исключая и меня. Но он хорошо известен своей способностью держать себя в руках в стрессовых ситуациях. Как сейчас. На его лице ничего не написано.

— Этот танец, — говорит он, — он одиночный или можно присоединиться?

Милосердие — это одно из тех слов, с которыми надо обращаться осторожно и использовать его лишь в тех случаях, когда ничто другое уже не годится. И тем не менее я считаю, что только это слово полностью соответствует такому устройству мира, где даже типы вроде Кая Молестера могут надеяться на то, что на каком-то жизненном перекрёстке их движение по наклонной плоскости будет прервано. И в конце приоткрывшегося на мгновение нового пути возникнут очертания хрупких, рискованных, но при этом и удивительных возможностей.

— Пожалуйста, — отвечаю я.

Он поднимает руки. Дождь усиливается. Очень медленно, под сияющим ночным небом Питер Финё и Кай Молестер Ландер танцуют вальс Финё.