Читать книгу "Мастер ветров и закатов - Макс Фрай"

– Спасибо, – сказал я.

И уже на пороге спросил, осененный внезапной надеждой:

– Слушай, а как ты думаешь, леди Сотофа может превратить Базилио в человека?

– Вот уж не знаю. Зато совершенно уверен, что она способна превратить в чудовище тебя, если ты сунешься к ней с такой дурацкой просьбой.

– Ладно, – вздохнул я. – Тогда сперва выпрошу у Шурфа лицензию на содержание в доме еще и меня. Потому что Меламори с документами возиться точно не станет. А я хочу быть законопослушным чудищем. Таков мой изысканный каприз.

Домой я решил пойти пешком – просто, чтобы перевести дух и подумать. А еще лучше – понять, что думать мне особо не о чем, и просто глазеть по сторонам. Заодно вспомнить, что Ехо и без разноцветных ветров – вполне ничего себе город. И бледное осеннее небо нравится мне ничуть не меньше, чем какое-нибудь оранжевое. Или зеленое. Например.

Подняв голову к небу, я застыл как вкопанный. Потому что на светло-сером, как старая упаковочная бумага, фоне снова появились стихи. Которых я определенно там не писал. И даже рассеянностью не объяснишь: такую кропотливую работу случайно, не заметив, не выполнишь.

Ну и потом, я их прежде никогда не слышал. А то бы, пожалуй, не забыл.

Белей костей мертвой рыбы

на окраинном берегу последнего моря,

холодней ее мертвых глаз,

ясней удара

птичьего клюва в пустую глазницу —

свет,

путь к которому лежит

через такую темную тьму,

где даже зажженный фонарь

не увидит,

не вспомнит себя.

Я их прочитал – раз, потом другой. И третий. И наверное, случайно выучил наизусть, потому что весь остаток пути бормотал вслух: «даже зажженный фонарь не увидит, не вспомнит себя», – на радость немногочисленным прохожим, которых судьбы послала мне навстречу. Вероятно, в наказание за какие-то неведомые мне, но явно беспрецедентные грехи.

Впрочем, прохожие не были шокированы моим безобразным поведением. Наверное, подумали, что это я просто накладываю на любимый город какое-нибудь страшное заклинание. Как и положено живой легенде, чья репутация на самом деле мало чем отличается от облика бедняги Базилио, даром что голова не индюшачья, и даже намека на хвост нет.

Но все равно эти добрые люди приветствовали меня добродушными улыбками. Некоторые даже говорили – дескать, как они рады, что я оказался жив. А я улыбался в ответ, как последний малахольный дурак, самый непутевый на свете ярмарочный шут, отставший от своего циркового фургона. Или как зажженный фонарь.

Впрочем, где-то на полдороги к дому я пришел в себя настолько, что прогнал с лица признаки избыточной экзальтации. А еще пару минут спустя включил голову. И послал зов главному подозреваемому в нарушении спокойствия – если не общественного, то моего.

«Стихи на небе – твоя работа?»

«Ну разумеется, – невозмутимо ответствовал сэр Шурф. – Я так понял, что тебе недосуг их писать. Или просто надоело. А о помощи не просишь, потому что я несколько сгустил краски, жалуясь на свою чрезмерную загруженность».

«Спасибо, – сказал я. – Это очень круто. На самом деле я, конечно, должен был еще вчера ночью сказать тебе, что стихи сделали свое дело и больше не нужны. Но сперва пожалел будить, а потом все так завертелось…»

«Да, после того как ты с утра пораньше прислал мне зов и попросил не обращать внимания на твои трупы, я сразу подумал, что тебе предстоит довольно насыщенный день».

«Довольно насыщенный, лучше и не скажешь. Хотя выкроить пару минут, чтобы поговорить с тобой, все равно было можно. Но теперь я даже рад, что так получилось. Не будь я разгильдяем с дырявой головой, не получил бы такого подарка. Эти стихи – ну вот прямо в сердце. Как нарочно для меня. Просто я тоже откуда-то знаю про этот свет. И про тьму, в которой даже зажженный фонарь себя не увидит… Ну, в общем. Ты меня сделал».

«Строго говоря, не я, а все та же леди Уттара Мая. Ты дал мне повод вспомнить ее стихи, которыми я когда-то зачитывался. Но потом появилось столько прекрасного нового, и я на какое-то время забыл, что тоже знаю про эти свет и тьму, которые, наверное, важнее всего в Мире. Важнее меня самого».

«Слушай, – спросил я, – а леди Уттара Мая – где она сейчас? Чем занимается?»

«Нигде, ничем. Она умерла совсем незадолго до начала Эпохи Кодекса».

«Была убита?»

«Да нет. Просто от старости. Ей к тому времени было уже изрядно больше трехсот».

«Всего-то?» – изумился я.

«Ну, строго говоря, для обычного человека это очень долгая жизнь».

«Так то для обычного. А она…»

«Понимаю. И отчасти разделяю твое возмущение. Просто «обычный» в данном случае означает – не посвятивший свою жизнь магии. Для хорошего колдуна и тысяча лет не срок, это правда. Но таких на самом деле довольно мало. Ты судишь по своему ближайшему окружению и упускаешь из виду, как обстоят дела для большинства».

«Да, – согласился я. – Наверное, так».

И поспешил распрощаться. Как-то я внезапно скис, хоть и сам понимал, что глупо так огорчаться из-за смерти незнакомой женщины, которая прожила долгую и наверняка счастливую жизнь. По крайней мере, в некоторые моменты очень счастливую – лучше вдохновения все-таки ничего нет. Разве только прогулки по Темной Стороне, да и то потому, что для них тоже требуется вдохновение.

Я уже подходил к дому, когда голос Шурфа снова зазвучал в моем сознании.

«Я не произвожу впечатление наивного простака, способного поверить в любую сказку, если она кажется ему утешительной?» – спросил он.

«Ты чего?» – изумился я.

«Просто хотел убедиться, что являюсь для тебя достаточно авторитетным источником информации».

«Дырку над тобой в небе! И надо было меня пугать? И так ясно, что ты просто образцовый авторитетный источник чего бы то ни было. Даже если завтра ты объявишь, будто Мир вылупился из индюшачьего яйца, мне придется взять волю в кулак и как-то уживаться с этой бредовой концепцией. Поэтому, пожалуйста, постарайся и дальше скрывать от меня эту страшную правду».

«Ладно. А теперь слушай меня внимательно. Поэты бессмертны. Не в том смысле, что мы знаем их имена и иногда вспоминаем стихи, а в буквальном. Их сознание неугасимо, вот что я имею в виду».

Я не стал спрашивать, откуда он это знает. Знает, и хорошо. Мне достаточно.

Только и сказал: «Спасибо». И вошел в дом.

…И пал на пороге, сраженный любовью. В смысле, любовью Друппи ко мне. Пес мой, в общем, понимает, что несколько великоват и тяжеловат для того, чтобы позволить себе набрасываться с объятиями на такую неустойчивую конструкцию, как человек. Особенно с разбега. Но иногда все равно не может держать себя в руках. Особенно если очень соскучился.